Возвращение Амура

– Ушлый? Не понимаю…

– Ну, как вам сказать… Не ухватишь – уходит, уворачивается, я так думаю.

– А-а, скользкий тип?

– Пожалуй, можно и так. Скажите, месье Легран, вам понравилась мадемуазель Элиза? – спросил вдруг поручик.

– В каком смысле? – Легран взглянул на него заинтересованно. – Как musicienne, как женщина?

– В любом.

– Вас интересует, поручик, не составлю ли я вам конкуренцию? Смею заверить – нет. А мадемуазель Элиза мне понравилась, во всех смыслах.

– Благодарю вас, – сухо откликнулся поручик и замолчал до самого губернаторского дома.

Это Леграна вполне устроило, так как он мог спокойно обдумать линию своего поведения за ужином. В Катрин он уже не сомневался: раз она сохранила самообладание при первой встрече и не стала его разоблачать, значит, так же будет вести себя и дальше. А вот что делать ему? Его охватывало глухое бешенство при одной мысли о том, что, не окажись на ее пути этот мелкотравчатый солдафон Муравьев, c^,est un zéro en chiffre, [41] она дождалась бы его возвращения из плена. С другой стороны, бесило его и то, что Катрин после известия о его гибели не стала записной монахиней, а «отдалась первому встречному». Ее нисколько не оправдывало в его глазах, что она вышла замуж лишь через полтора года после этого злополучного известия. Я же не забывал о ней, говорил он себе. Да, у него были женщины, та же Мадия, и другие тоже, но он же не помышлял о женитьбе! А внутри – ехидненько: неужели все так просто?! А дочка Никиты Федоровича Мясникова?!

На Настеньке его мысли спотыкались всегда. Споткнулись и на этот раз. Честно говоря, он не знал, как отвечать на этот, казалось бы, простой вопрос. Конечно, он был уверен, что при необходимости забудет Анастасию, но совсем не желал, чтобы возникла такая необходимость. В конце-то концов, мусульмане, вон, не только любят двоих и даже больше, но и женятся не на одной. И никто не ропщет, не возмущается…

Размышления его прервал Вагранов:

– Приехали. Прошу вас, месье.

Ландо подкатило к роскошному дворцу с коринфской колоннадой по центральному фасаду второго и третьего этажа. Его немного портил навес на витых столбиках, устроенный над входом, видимо, для защиты от дождя, но в целом дворец имел классический европейский вид. Легран уже знал его снаружи во всех подробностях, так как не раз проходил мимо в надежде случайно встретить Катрин. Особенно ему нравились металлические, похоже, чугунные, ворота, по сторонам которых на пилонах дремали каменные львы. Они напоминали ему таких же зверюшек, только не дремлющих, а стоящих настороже по сторонам от входа в родовой замок дю Буа. Мальчишкой он любил залезать на них, воображая себя королем африканской саванны, запоем читал книжки о приключениях на Черном континенте, потому и записался в Иностранный легион, едва лишь перешагнув в двадцать второй год. И всего через полтора года попал в пекло восстания Абд аль-Кадира. А у него перед тем только-только раскрутилась любовь с Катрин, когда он, молодой офицер, приехал на пару недель к брату матушки. Увидев девушку, он сразу понял, с какой целью родители отправили его в гости, но у него и мысли не возникло осудить их матримониальные намерения. Наоборот, с первых же дней общения стало ясно, что они с Катрин – идеальная пара…

Все это промелькнуло в голове Леграна, пока он выбирался вслед за поручиком из экипажа и входил во дворец. Перешагнув порог, он глубоко вздохнул и решил, как нередко говаривал Жорж Вогул: чему быть, того не миновать.

Легран не ошибся: в пролетке, встретившейся с ландо на перекрестке, ехали англичане, супруги (по крайней мере, по документам) Ричард и Хелен Остин. Однако прав был и Вагранов: Хелен мало походила на англичанку, поскольку была француженкой из Прованса, вполне возможно, с примесью итальянской крови. К двадцати семи годам за ней тянулся шлейф бурной жизни, куда более длинный, чем у парадного платья королевы Виктории. В этом шлейфе нашлось место и десятку любовных историй – с моряками, офицерами, дипломатами, вельможами, – и банальным кражам, и изощренному мошенничеству во многих странах Европы. Она не любила вспоминать о прошлом, в том числе и о том, как три года назад ее завербовали – сначала Интеллидженс Сервис, которая обратила внимание на красивую энергичную, авантюрную девицу, легко изъясняющуюся на нескольких языках, включая экзотический русский; затем, по настоянию Пальмерстона, она была передана в специальный отдел Форин оффиса, в группу, занимавшуюся исключительно Россией.

– Ну вот, и первый знакомый встретился, – сказала Хелен, когда экипажи разминулись.

– Красавчик-француз? – поинтересовался Остин.

– Нет, второй, русский. На Кавказе он был прапорщиком. Иван Вагранов. Офицер для поручений при Муравьеве. Очень мешал мне и моим агентам…

Хелен немного преувеличила: в укреплении Бомборы, где находился штаб полковника Муравьева, у нее был всего один агент – конюх-абхаз, правда, очень ловкий, всегда находивший возможность выбраться за пределы укрепления, чтобы передать немирным убыхам и джигетам сведения о предстоящих передвижениях русских войск. Вот у него действительно было множество агентов – и детей, и женщин, и стариков, но сколько их и кто они, Хелен никогда не интересовало. Абхаз ненавидел русских, любил ее и прекрасно справлялся с поручениями – этого ей было вполне достаточно. Она с таким трудом проникла к Муравьеву – через владетельного князя Абхазии Чачбу Хамут-бея; князь дружил с Муравьевым и попросил его, вроде бы от имени родственников, приютить бежавшую от постылого жениха абхазскую девушку Алишу, сам он не мог этого сделать, не нарушив закон гор, – и так ценила свое положение, что проявляла во всем чрезвычайную осторожность. А положение ее, благодаря совсем небольшим собственным усилиям, за короткий срок перешло из статуса гостьи в статус домохозяйки. Из своего прежнего опыта Хелен знала, как болтливы бывают мужчины в постели, и надеялась таким путем выудить у полковника важную информацию, однако тут ее ждало разочарование. Несмотря на все ее ухищрения, Муравьев редко говорил о каких-либо своих планах; чаще всего он приходил вымотанный до предела, равнодушно ужинал, падал в постель и засыпал. Хелен казалось, что и как женщина она ему не очень-то и нужна – просто приятно иметь рядом теплое и живое.

Муравьев объявил ее своей дальней родственницей; все, конечно, понимали, что на самом деле скрывается за этим эвфемизмом, но никто и не подумал командира осудить: от хронической воздержанности страдали все, и каждый избавлялся от нее в меру своих возможностей.

Только прапорщик Вагранов относился к неожиданной пассии полковника с откровенной подозрительностью. Поначалу она решила, что он просто ревнует ее к любимому командиру, а потом забеспокоилась: пренебрегать ретивым служакой, добровольно взявшим на себя роли и телохранителя полковника, и контрразведчика, становилось небезопасным. И тут Хелен-Алиша совершила непростительную ошибку: она попыталась устранить настырного прапорщика руками его кумира, применив традиционный женский прием, а именно – вызвав у любовника подозрения в притязаниях еще кого-то на предмет его нежных чувств.

Как-то вечером в постели, воспользовавшись тем, что полковник вдруг одарил ее мужскими ласками, Алиша пожаловалась, что его порученец слишком настойчиво оказывает ей знаки внимания.

– Вот как? – полусонно откликнулся любовник. – Ничего удивительного, ты – девушка красивая… – И захрапел.

– Ах, так?! – рассвирепела Хелен. – Ну, я тебе покажу!

Как-то перед обедом она попросила Вагранова помочь ей по хозяйству, зная, что он не откажется: обед-то готовился для генерала. Углядев в окошко, что Муравьев направляется к своему дому, она зазвала прапорщика за какой-то мелочью в кладовку и там повалилась на сваленные в кучу пустые мешки, увлекая его на себя. Вагранов пытался вырваться, но она цепко держала его, обхватив руками и ногами; юбка задралась, оголяя бедра. Услыхав, как хлопнула входная дверь, Алиша закричала: «Помогите кто-нибудь!» – и широко раскинула ноги, одновременно отталкивая прапорщика от себя. Он успел встать лишь на четвереньки, когда в проеме двери появился Муравьев.