Возвращение Амура

Но Горашковский намек пропустил мимо ушей: его сознание зацепило совсем другая, очень обидная для его положения информация.

– Да-а, мы вот с вами в доме генерала не приняты. Зато какой-то шаромыжник-парфюмеришка – пожалуйста! Волконские да Мухановы – добро пожаловать! – Полковник набычился, лицо побагровело, глаза остекленели. – И это – наместник государя императора! Правильно Пятницкий сделал, что написал нашему шефу. Князь Орлов хоть и имел брата, якшавшегося с декабристами, но государственных преступников не жалует.

– А вы, помнится, тоже собирались написать нашему шефу…

– Написал! Все, как есть, написал! Вот только результатов никаких!

Недзвецкий выбил трубку на листок бумаги, проверил, нет ли скрытого жара, аккуратно завернул пепел в кулек и выбросил в корзину для бумаг. Потом продул мундштук и спрятал трубку в карман.

– Напрасно вы так переживаете, пан полковник, и напрасно надеетесь, – почти снисходительно сказал он. – Ничего донос Андрея Васильевича не даст, кроме, может быть, неприятностей для него самого. Да и ваше письмо может вам боком выйти.

– Это еще почему? – вскинулся полковник.

– Понятно же, что Муравьев не так просто взлетел. Все говорят, что ему покровительствует министр Перовский!

– Собака не кусает руку того, кто ее кормит, а Муравьев приказал разобраться с приисками компании, которой владеет сестра Перовского. Это как прикажете понимать?

Недзвецкий долго не раздумывал:

– Тут три варианта, пан полковник. Либо он имеет покровителя куда выше министра, либо сумасшедший, либо, не имея иных талантов, желает прослыть кристально честным. Правда, последнее тоже сродни сумасшествию.

Глава 4

Муравьев встал из-за стола, до хруста потянулся и подошел к окну. За окном – солнце, голубое небо, деревья и кусты в легкой зеленой дымке новорожденной листвы. За ней – простор давно очистившейся ото льда Ангары…

– Господи, как красиво! Как хорошо!..

Настроение у Николая Николаевича было самое благодушное. Только что он получил письмо от главы морского ведомства Александра Сергеевича Меншикова с ценными новостями. Светлейший князь извещал генерал-губернатора о сроках спуска на воду транспорта «Байкал», командиром которого назначен капитан-лейтенант Невельской, и о данном оному капитан-лейтенанту предписании: после сдачи груза в Петропавловске состоять в распоряжении генерал-губернатора и идти обследовать юго-западный берег Охотского моря «между теми местами, которые были видимы или усмотрены прежними мореплавателями». Князь, разумеется, осторожничал, ни единым словом не упоминая устье Амура, но это и понятно: дать приказ об исследовании сей великой реки мог только государь, поскольку вопрос этот слишком тесно связан с китайцами. И все равно – первый шаг сделан, теперь надо писать лично государю и настоятельно просить разрешения на поиск устья. И Перовскому – непременно: Лев Алексеевич в кабинете министров его, генерал-губернатора, главная опора. Он, да еще, пожалуй, Меншиков – остальные либо противники, если не сказать хуже, либо вообще равнодушны к интересам России в бесконечно далеком от столицы краю.

Ах, Амур, Амур! Какая притягательность в этом коротком созвучии, какая мощь! Что за ветры принесли римского крылатого бога любви в такую даль?! У себя, в многолюдной древней Европе, он тысячелетия жил только в мифах, не оставляя никому и ничему своего лукавого имени, а здесь, в таежной пустыне, вдруг подарил его дикой, могучей реке. Она впитала зовущее, заряженное небесным рокотом слово и стала манить к себе сначала столь же диких и могучих русских удальцов, а теперь вот пришел черед и самой двуглавой России. Оплеснет она амурской волной свое восточное плечо, пропитается любовью к этой земле, расправит уже два равносильных крыла, и поднимут они величавую птицу над миром. Смотрите все, как она прекрасна, как она могуча, сколько в ней силы и добра!..

Николай Николаевич снова потянулся, почти встав на цыпочки: душа жаждала чего-то необыкновенно возвышенного. Самому захотелось воспарить над рутинным бытием и лететь, лететь, как леталось в детских снах… Но не отпустили земные дела, притянули обратно, и крылатость души как-то быстро увяла, а тут вдобавок в животе громко уркнуло, напоминая, что давно пора обедать. Катюша и Элиза, поди, уж заждались. Да и месье Легран наверняка пожаловал.

Николай Николаевич заложил руки за спину, покачался с носков на пятки и обратно, задумавшись над делами семейными.

Андре Легран… Очень милый молодой человек. Как он был скромен за первым ужином – что весьма странно для офицера, повоевавшего в Африке, да и для негоцианта, объездившего всю Европу по делам своей фирмы. Впрочем, как подметил Николай Николаевич, смущала его в основном Катрин. Всегда общительная, жизнерадостная, душа застольного общества, она явно не благоволила к соотечественнику. На обеды и ужины в воскресные дни у Муравьевых то и дело собирались довольно шумные компании близких по духу людей – тот же красноярский губернатор Падалка Василий Кирилыч, штаб-офицер Корнилов Иван Петрович, художник Мазер, светлая душа, о молодежи и говорить нечего – любил Николай Николаевич молодых офицеров и чиновников из своего призыва и прощал им многое, чего никогда не простил бы «старикам».

Андре Легран легко вписался в круг этой молодежи, в первый же вечер поразив всех рассказом о жестокой схватке с бедуинами в песках Алжира. Но что там молодые, не нюхавшие пороха, – надо сказать, рассказ впечатлил и самого генерала, и другого бывалого солдата – поручика Вагранова. В нем было много деталей, которые выдумать стороннему человеку просто невозможно, а значит, все рассказанное, скорее всего, было правдой.

– Месье Легран, вы сказали при нашем знакомстве, что были сослуживцем Анри Дюбуа, кузена моей супруги, в девичестве Катрин де Ришмон? – спросил Николай Николаевич и ободряюще взглянул на жену. Но она в этот момент в упор смотрела на гостя и при всем желании не смогла бы заметить поддержки мужа.

Зато Легран встретил ее взгляд и, неожиданно покраснев, опустил глаза.

– Да, господин генерал, – запинаясь, ответил он, – мы были в одной роте, оба лейтенанты. Но я уже говорил, что рассказать о его гибели непросто. Как именно он погиб, я не видел: в том бою я попал в плен вместе с сержантом Вогулом, нашим общим другом.

– И как же вам удалось вырваться? – с нескрываемым уважением поинтересовался Миша Корсаков.

– Бежали, – коротко сказал Легран. Немного подумал и добавил: – Одна бедуинка помогла. Мы ей помогли, она – нам.

На Екатерину Николаевну он больше не смотрел – избегал. А когда она довольно холодно спросила: «Что вы можете сказать хорошего про кузена?» – еще более смутился и ответил односложно:

– Хороший был солдат… и человек неплохой…

После, когда гости разошлись, причем Николай Николаевич пригласил месье Леграна бывать у них в доме по-свойски, у него с Катрин состоялся немного странный разговор.

– Напрасно, Николя, ты приблизил этого франта, – сидя в спальне перед туалетным столиком, сказала Екатерина Николаевна.

Муравьев увидел в зеркале ее холодные глаза и попытался вспомнить, когда последний раз они были такими. Вспомнил – после его слов о назначении в Сибирь. Не самый приятный момент в их жизни.

– Ты что-то имеешь против него, дорогая?

– Есть в нем что-то фальшивое, – скривила губы Катрин. – Я, конечно, не могу судить о доблести воина, но он утверждает, что был другом Анри, а сказать о нем ничего не может.

– Тебе просто обидно, – перебил ее Муравьев, укладываясь в постель. – Иди поскорее ко мне. – Он отпахнул край пухового одеяла, и Катрин нырнула к нему под правый бок, так, чтобы мужу удобнее было ее обнять левой, здоровой рукой. Что он немедленно и сделал, еще и поцеловав ее волнистые каштановые волосы. Катрин в ответ поцеловала его в грудь, и у него сразу перехватило дыхание, так, что потребовалось не меньше минуты, чтобы прийти в себя. – Да, тебе не понравилось, – продолжил он, передохнув, – что Андре ничего не рассказал о твоем кузене. Я понимаю… Но, поверь, я гораздо опытнее тебя и могу с уверенностью сказать: месье Легран – хороший человек.