Дикое золото

риставов, они этого вашего мужицкого пророка в два счета прогонят подзатыльниками вдоль всего Невского так, что дорогу забудет в Петербург…

«Провинциал вы все же, ваше высокоблагородие, – с грустной насмешкой подумал Бестужев. – Оторвались от столичных реалий. Как бы ваших хватких провинциальных жандармов самих не прогнали по Невскому затрещинами такие господа и дамы, что помыслить неуютно…»

А вслух сказал:

– Ну, будем надеяться, эта заноза как-нибудь да ликвидируется. Удовлетворите любопытство, Василий Львович, – Георгий ваш не за турецкую ли кампанию получен?

– Угадали. А ваш, конечно же, за японскую? Мукден?

– Нет, – сказал Бестужев. – Дело это стало впоследствии известно как прорыв конницы генерала Мищенко в Корею. За Мукден – Анна третьей степени.

– А этот крест, судя по украшающим его инициалам, австрийский?

Бестужев кивнул:

– Рыцарский крест ордена Франца-Иосифа. После… Львова.

Завязался неспешный разговор об орденах сих и чужих, в том числе и о немаленькой пластине с драконом на груди пристава Мигули, полученной, как оказалось, от китайского премьера не только за бравый внешний вид, но и за немалые услуги по отысканию драгоценной табакерки, свистнутой у проезжавшего в Москву китайского сановника оборотистыми ольховцами. Бестужев поддерживал непринужденную беседу, не выказывая ни малейшего неудовольствия. Он уже понял тактику полковника и не сомневался, что это была именно тактика, – сразу после освобождения его из полицейских лап Ларионов весьма даже мастерски уводил разговор от того, что послужило причиной командировки Бестужева в Сибирь. Мотивировка, надо признать, была убедительной донельзя: в самом деле, какие могут быть серьезные разговоры о жандармских сложностях и хлопотах, когда время близится к десяти вечера и наилучшим выходом будет лишь плотно поужинать, а хлопоты начнутся завтрашним утром…

Бестужев на месте полковника и сам вел бы себя точно так же, но этот день, казавшийся бесконечным, пожалуй, самый длинный день в его жизни, оказался столь насыщен встречами, новыми знакомствами и коллизиями, что ротмистр, словно бы по инерции, до сих пор не мог прийти в себя, успокоиться, остыть. Жажда действий все еще бурлила по жилочкам, но силы приложить оказалось некуда, оставалось покорно поддаваться напору ларионовского чревоугодия да вести приятную беседу о сущих пустяках…

– Если не секрет – где ваши филеры?

– Спят уже, наверное, – безразличным тоном сказал Бестужев.

Семен до сих пор так и не объявился, и это довольно-таки беспокоило – стоит вспомнить о происшедшем со Струмилиным и Штычковым, – но полковника пока что не нужно посвящать в иные тонкости… Во исполнение инструкций Герасимова.

– Алексей Воинович, – сказал полковник, когда с пельменями было покончено и в рюмки вновь заструилась чистейшая смирновская. – Простите старому бурбону его навязчивость, но меня, откровенно признаюсь, гложет любопытство… Как вы оказались в Корпусе? То, что вы в Корпусе оказались, прямо-таки подразумевает некие