Портартурцы

— Выстрел! — услышал он наконец. Снаряд прогудел над батареей в тот самый момент, когда Подковин взглянул в глазки. Огромный столб дыма и земли поднялся кверху. Дым рассеялся, и Подковин увидел уже три ряда мешков с землей. Они были выложены неприятелем за время короткого пребывания Подковина у телефона. Перед самыми жерлами гаубиц Волчьей Мортирной сооружилось вражеское укрепление. Мертвый стрелок уже был засыпан по грудь.

— Перелет! — сообщил Подковин Золотой горе. — В том же направлении, но ближе на пятьдесят метров японцы выложили барьер из мешков.

— Выстрел! — услышал Подковин второй раз.

— Второй снаряд попал очень удачно, — минуту спустя сообщал по телефону Подковин. — Начатки сооружения из мешков разрушены. По той же линии японцы копают ход, земля сыплется во двор редута.

— Идите в будку и наблюдайте. Как только работы возобновятся — звоните, и мы дадим два выстрела одновременно.

Телефонист забыл про трупный запах. Может быть, потому, что газы от наших взрывов были сильнее этого запаха. На редуте было тихо. Но вдруг Подковин уловил топот ног и звон лопаты, ударившейся о камень. На двор укрепления усиленно сыпалась земля, Подковин побежал в блиндаж докладывать Копьеву.

— Золотая гора? Говорит штабс-капитан Копьев. Работы возобновились. Дайте один снаряд для пристрелки, ночью пустите побольше. Усиленно работают. Да, да, сейчас нужно меньше расходовать снарядов… Ночь, это главное… Все-таки два? Ну что ж, нагоните страху… Днем им не развернуться. Днем они попадают под обстрел Большого Орлиного и третьего форта… Выстрел! Беги! — крикнул Копьев поджидавшему Подковину.

От саперных работ неприятеля не осталось и следа. Сразу же после взрыва заработали пулеметы, поражая разбегавшихся из укрытия японцев.

Перед закатом солнца ветер переменился и потянул от наших позиций на японские. Наконец-то чистый воздух! Защитники сразу оживились и радостно уверяли друг друга, что чувствуют даже запах моря. Солдаты стали умываться, всем захотелось есть. Японцы же, наоборот, притихли. С их стороны прекратилась ружейная стрельба и замолчали ближайшие батареи правого фланга.

7

На другой день Подковин отправился к Китайской стене. Он должен был осмотреть местность днем, чтобы более безошибочно определять точки попаданий при ночных обстрелах. Кроме того, говорили, что на редуте в блиндаже остались живые артиллеристы, но их засыпало и они не могут выбраться. Ночью собирались сделать вылазку, чтобы поискать товарищей.

Спустившись от батареи к окопам, Подковин увидел, что передовая линия порт-артурских укреплений приведена в порядок. Следов разрушения не осталось. Стрелки стояли у амбразур и перекидывались шутками. Каждый из них теперь имел две винтовки: одну свою со штыком, другую — японскую. Из японских винтовок стреляли по всякому незначительному случаю, отечественные пули берегли на горячее дело.

Ночью в долине копошились японцы, убирая трупы. Наши им не мешали.

Около полуночи из штаба получили телефонограмму: «Выпустить за Сахарную Голову четыре снаряда в течение двух часов».

— Началось, — вздохнул капитан. — Через час по ложке!

Августовское южное небо, полное звезд, успокаивало. Оно отгоняло тревогу. Стрелки ходили по окопу, заглядывая в просветы амбразур, прислушиваясь к ночным шорохам.

После полуночи вернулись посланные с вечера лазутчики и принесли на Волчью Мортирную полуживого человека. Подковин осветил его фонарем. Корка грязи покрывала все лицо пострадавшего. Он вяло приподнял веки и снова закрыл их. Запекшиеся, окровавленные губы пересохли и не смыкались. Это был артиллерист Воронкин. Он не был ранен. При взрыве неприятельского снаряда его придавило сдвинувшимися с места балками блиндажа.

Наутро Воронкин рассказывал:

— …Очнулся я. Гора вздрагивает, гул стоит от непрерывных взрывов. Лежу ничком. Голова уперлась в шпалу, на спину давят две доски… Вдруг земля у моей головы посыпалась куда-то вправо. Стучат лопаты. Хотел крикнуть, да остановился: чужие слова услышал, японские. Они подо мной во рву, окружающем редут. Много их. Винтовочные пули летят. Ползут японцы мимо меня и лопочут. Остановились, от света ракеты назад попятились. Смотрю, а их там! Кишат, словно муравьи, и плотно друг к другу жмутся. Скапливаются, а вперед не идут. Выжидают. Слышу, на горе наша Волчья ухает и пулеметы строчат. Значит, думаю, бой вовсю… Будто забылся я… Начало светать. Увидел, что делается в японском укрытии. Солдаты ихние, прижавшись друг к другу, плашмя лежат. Привстанут, будто бежать собрались, а тут где-нибудь шрапнель или выстрел, или взрыв около укрытия, и японцы разом голову к земле. Потом между солдатами офицеры забегали… Кричат, тычут солдат ножнами шашек в бока. Подгоняют. Приподнимутся солдаты, вот-вот в атаку пойдут. Но снова шлепнет шрапнель, посыплется щебень, засвистят пулеметные пули, и опять все припадут к земле. Тут увидел новых. Бегут с горы точно ошпаренные, стонут. Некоторые ползут и в ров валятся. Разъярились офицеры и снова резерву команду к наступлению солдат. Те не двигаются. Оголили командиры шашки и давай рубить своих… Самый старший офицер ихний грозные слова выкрикивал… Поднялись солдаты, выпили саку, командир взмахнул саблей и пошел, но сейчас же упал. А все солдаты опять плотно к земле прилегли. Прибежала кучка новых офицеров. Опять ругались, опять своих кололи, но ни один солдат не пошел в атаку.

Воронкин приподнялся, опершись на обе руки, и хотел что-то крикнуть, но закашлялся. Все внимательно следили за ним и молчали. Глаза артиллериста лихорадочно блестели.

— Я хотел сказать, — хрипя, снова начал Воронкин, — хотел спросить, почему такой мрази все лучшие места отдали? Почему мы после первой стычки ушли с Киньчжоу? Мы же могли их дотла изничтожить, в порошок стереть, если бы наши генералы назад не попятились…

— На штыковую схватку слабо идет японец. Пьяные прут, а чуть отрезвели— стоп. Если бы наши не пятились, как раки, давно раскрошили бы проклятых, — проворчал стоявший тут матрос. — Японцы на всякие хитрости идут, запугать нас хотят. Третьего августа приходили ихние парламентеры с предложением сдать крепость. Ушли ни с чем. После этого кинулись открытой атакой, да тоже обожглись…

— Теперь прокламации разбрасывают, мутить нас хотят, — вмешался в разговор высокий худощавый стрелок. — Нашли дураков. Умора! Вот, слушайте:

«Воззвание к солдатам русской армии.

Вы русский солдат должно быть ожидаются, который думаю генерал Кропаткин подкрепление за Порт-Артур. Эти подкрепление 27-го май в Фу-чен-сер (Толи-су) сражали наши японский войсками, не сколько часа были сильный бой наконец ваше подкрепление очень большая поражения и отступили северная сторона.

Наши японская войска застреляли за ним. Взял скорострельное орудие 600 человек нижний чины и 4-й В. С. — полковый командир 6 человек офицеров брали на плен.

Один пленный солдаты говорят 1-й полковой командир были убиты и начальник «2-го корпуса» — 2-й полка. 3-го полка командир раненый. Убитый и раненый всего около 10000 человек. Во каким большая поражения вашего подкрепления.

Наши войска скоро будут открываться атака в П.-Артур.

Солдата русский ваша несчастна; таким случае сдавайтся; ваше ни собестный (вам не совестно), вы солдат хорошо сражались. Уже двух месяцев служба достаточно, ваша который сдаваится. Это все виноват вашего начальства.

Ваша солдатам — лучше сдавайтесь. Наши войска обращались любезно отправляим Японие и не мыслим предполагать ни каких-либо оскорблений. Где могут спокойно и отдыхать. После мир отправляем ваша своим губерный, тогда можись стречать отец, мать, брат, жен, детями. Светю (советую) ваша солдатам сдавайтся скорей».

Слушая прокламацию, стрелки вздыхали, но смеялись, повторяя исковерканные русские слова.

— Такая же штука, только грамотнее составленная, была и на левом фланге. Мы ее читали в госпитале, — проговорил высокий стрелок, — Так вам, япошки, и поверили…

— Если в листке даже десятая часть правды, то и это ужасно, — проговорил Подковин. — До чего довели! Кто, кто виноват?