Портартурцы

Стессель встал, перекрестился и воскликнул:

— Хотя это и неофициально, но приятно слышать. От всего сердца радуюсь и жду подтверждения.

— Будьте уверены, Анатолий Михайлович, — громко сказал Фок. Помолчав немного, он продолжал тише — Вам это на руку. О вас сейчас весь мир говорит. Большие милости летят к вам. Как хорошо, что вы не сдались и не переуступили власть Смирнову.

— Как они там с Горбатовским?

— Пыжатся. Смирнов — джентльмен. Прошел большую высшую школу. Но что в том? Где опыт? В то время как он был ничтожным капитаном генерального штаба, я был уже известным майором. — Понизив голос до шепота, Фок добавил: — А теперь он мой начальник.

— А Горбатовский?

— Надоел мне записками о резервах. Как будто я не вижу… А затем после боя запросил отдых… Устал. А кто не устал? Кто был спокоен в эти дни?

— Но… Он все же предупредил прорыв.

— Как он?! — крикнул на всю комнату Фок. — Это сделали моряки, которых я послал.

— Успокойтесь. Вы иногда впадаете в крайность,

— Я посылаю людей, когда нужно,

— Ладно, ладно. Вот приказ от сего числа, который сильно ударит по Горбатовскому, а потом мы его сунем в резерв.

— Приказ? Интересно… «Есть все-таки и такие, — читал Фок, — которые по третьему дню начинают выказывать и даже высказывать признаки переутомления»… В точку! —воскликнул генерал, — Талантливо, талантливо… Только разрешите, Анатолий Михайлович, напомнить вам, что в приказе нет заботы о солдате. И еще: нужно держать в окопах людей как можно меньше.

— Ах, да. Я с вами вполне согласен. Сейчас, садитесь.

Стессель написал:

«Экстренно. Не исполняют приказ мой о том, чтобы давали людям отдых и достаточно сил. Что же вы думаете, что можно не спать и не ошалеть? Я ведь требую это для пользы дела.

Да и людей в окопах надо держать возможно меньше…»

2

Полковник Рейс принес из штаба пакеты, присланные с севера с нарочными — корнетом Христофоровым и прапорщиком Радзивиллом, прорвавшими блокаду. Стессель дрожащими руками вскрыл их. Фок и Рейс с напряжением смотрели на него. При чтении первых бумаг лицо генерала вытянулось, он несколько раз вздернул плечами:

— Н-да… Ничего в волнах не видно… Все готовятся к наступлению.

Вдруг Стессель отодвинул стул и откинулся на спинку кресла. В правой руке у него трепетала, потрескивая, большая, с размашистыми подписями бумага.

— Вера! Веруся! — крикнул, вставая, Стессель. — Вот, господа, — сказал он дрогнувшим голосом. — Милость от гусударя императора.

— Кому? — воскликнул Фок и Рейс.

Вошла генеральша.

— По случаю рождения наследника я порадован генерал-адъютантом, а полковник Семенов флигель-адъютантом. Вот видишь, Веруся, как ты и говорила.

Генеральша, прислонившись к мужу, тихонько толкнула его в бок.

— Ну да, вот видите, не ожидал, — закончил Стессель.

Фок поморщился и отошел к окну, вынул платок, высморкался. Неотвязная мысль мучила его: «Никто, кроме этих двоих. Стессель во главе. Тут иначе и быть не могло, но каким чудом попал Семенов?» — Фок еще раз вынул платок и долго мял его.

— Генерал Никитин идет. Какой нюх у людей на новости, — засмеялся Фок.

При появлении в гостиной генерала Никитина Фок оправился от волнения и, приблизившись к Стесселю, взял его за руку:

— Государь император оказал большую честь и милость артурскому гарнизону, назначив вас, начальника укрепленного района, своим генерал-адъютантом, то есть особой, приближенной к нему. Через вас он будет передавать свою волю не только войскам, но и всему русскому народу… Этой милости войска удостоились благодаря своей героической славной службе и вашим личным качествам. Да, да. Я об этом везде и всюду буду говорить.

Появилось шампанское. Случайные гости пили и целовали ручки Вере Алексеевне. Послали за полковником Смирновым. Фок оживился и непрестанно говорил:

— Наши солдаты показали чудеса стойкости и храбрости.

— Представьте себе, и матросы, — вставил Никитин.

— Это все потому, что они в августовских боях столкнулись с врагом впервые.

— Вы, ваше превосходительство, отрицаете закаленность солдата?

— Но по-настоящему лучше бьются свежие войска. У них не испорчены нервы, им не очертела и любопытна боевая обстановка. Что такое закаленность? Отчаяние, последние прыжки подраненного зверя. И японцам эта штука известна. Что мы читаем в найденных на убитых японских офицерах письмах? У них одна просьба: не посылайте старых, обстрелянных солдат. Редкий, видевший в глаза смерть, хочет с нею снова встретиться.

— Я с вами не согласна, Александр Викторович, — сказала Вера Алексеевна. — Вы отрицаете привычку, а с нею и приспособление к обстановке. Даже у животных это развито. В первые дни бомбардировок мои поросята и свиньи, заслышав гул снаряда, метались по двору как угорелые, а теперь, представьте себе, снаряд разорвался где-нибудь невдалеке, а они и рыла от корыта не поднимут.

Присутствующие усмехнулись, и особенно горько генерал Никитин.

Глава седьмая

1

После того как войска вступили в крепость, полковник Третьяков попросил в штабе назначить его на левый фланг. Временные укрепления и почти полевая обстановка давали возможность широко проявить инициативу. Тесное обложение еще не наступило. Линия обороны против позиций на Перевалах укоротилась незначительно, зато стала более изломанной и с флангов доступной обстрелу с моря. В последние дни июля намерения неприятеля еще не выяснились. Одно являлось несомненным: японцам нужно было сжать нас с флангов и занять на них господствующие высоты. Как только бросили Волчьи горы, самым уязвимым местом оказался именно левый фланг. На нём была и высокая гора, которая привлекала внимание японцев.

Объезжая окрестности Высокой и лежащие впереди нее горы, полковник Третьяков еще острее почувствовал свои промахи на Киньчжоу, вытекающие исключительно из неосмотрительности и беспечности. Киньчжоу хвалили все, вплоть до адмирала Макарова. Полковник слышал эти похвалы и, убаюканный ими, не изучил серьезно позицию, не взвесил все «за» и «против».

— Перехвалили, — усмехнулся Третьяков и дернул за повод лошадь, направляя ее от Боковой горы к Угловой. — Вот и здесь мы имеем прекрасную группу возвышенностей, которые при правильном вооружении надолго бы задержали врага, не дали бы ему продвинуться даже к бухте Луизы. Но… где средства обороны? Где у нас пулеметные гнезда, мортиры, глубокие траншеи, ходы сообщения и прочные укрытия? Никто не подумал о больших вылазках, о подготовке путей для них, о специальных резервах для них. Гарнизон крепости, знающий хорошо ее окрестности, услали на Ялу и не вернули…

На обратном пути Третьяков встретился с полковником Ирманом и искренне обрадовался. Ирман пользовался всеобщим уважением. Несколько сутуловатый, с круглым лицом и густой бородой, полковник внушал окружающим уверенность в силе его духа.

— Как там, полковник? — спросил Ирман.

— Пока тихо, но не сегодня-завтра следует ожидать атаки. Горки и складки вокруг хорошие. Будем держать.

— Превосходно. Как люди?

— Как всегда. Готовы биться до последней крайности. Но ворчат…

Ирман, приподнявшись на седле, наклонился к Третьякову:

— Пулеметов-де мало и гаубиц.

— Что же делать? Это верно. Но здесь нет орудийного завода… Наша солдатская обязанность — дать полноценный отпор наличными средствами обороны. Вы им почаще напоминайте… Впрочем… Я хотел сказать, что нам будет большая помощь от моряков. Но флоту приказано выходить. И дай ты, господи, ему удачи.

Полковники, один артиллерийский, другой пехотный, поехали рядом.

— На такой длинной линии обороны нам нужно бы побольше солдат в резерве иметь. Собственно, здесь часто будут протекать полевые бои, — сказал Третьяков.

— Да. Но откуда их взять?

— С участков, имеющих долговременные форты.

— Будем маневрировать. А людей беречь надо. Наш гарнизон будет таять, а неприятельский по мере надобности пополняться!