Дикое золото

слабину даст… В общем, господин Лямпе, разговор наш, я так понимаю, заходит в тупик? И вы предпочитаете остаться при прежних показаниях?

– Боюсь, именно так и обстоит, – вежливо сказал Лямпе. – Либо я вам больше не скажу ни слова, либо предоставьте убедительные основания для подобного обращения с приличным человеком…

Не похоже, чтобы Сажин был рассержен. Он развел руками с видом грустной покорности судьбе, пославшей столь упрямого собеседника.

И сейчас же дверь распахнулась. Лямпе не мог видеть, кто ее открыл, но по звуку понял – очень уж энергично и решительно дверь распахнули, совершенно по-хозяйски…

К столу вразвалочку подошел человек в летнем полицейском кителе, судя по темляку на шашке, имеющий военный чин. На груди у него красовался внушительный рядок регалий – Анна, Станислав, длинная шеренга медалей, а пониже – еще и какой-то затейливый иностранный орден, восточный, судя по виду. Он представлял собой вытянутую по вертикали прямоугольную серебряную пластину с эмалевым выпуклым изображением дракона, на взгляд Лямпе, весьма походившего на китайские изображения. Грозно сопя, он какое-то время разглядывал Лямпе с нехорошим интересом, шумно придвинул ногой стул, уселся.

Лямпе вежливо ему улыбнулся, как и полагалось воспитанному немцу. Незнакомец был человеком совершенно иного склада, нежели довольно щуплый Сажин, – коренастый, медведеобразный, с ядреными кулачищами, какие у обычных людей встречаются редко. И усы были роскошными, как у борца Ивана Поддубного.

– Упорствует? – сопя, поинтересовался вошедший.

Сажин с печальным видом развел руками.

«Ну, эти приемчики нам тоже известны, – подумал Лямпе. – Сначала допрос ведет душевный, субтильный чиновник, брезгующий любым рукоприкладством, а потом, якобы невзначай, заходит грубый бурбон, рукоприкладство как раз обожающий. Знакомо-с…»

Страха он, конечно, не чувствовал. Одну лишь досаду. Может, удастся выкрутиться, не переступая известных границ? Ага, вон там, за дешевой литографией, скорее всего, и расположена дырка в соседнюю комнату, сквозь которую усачу все слышно, а то и видно, если в литографии имеются незаметные отверстия…

Усатый повертел в руках тросточку Лямпе, привычно подкинул на ладони браунинг, напоследок взял обе паспортные книжечки и, похлопывая ими себя по колену, уставясь на Лямпе, заговорил:

– Ты мне сейчас, сучий прах, расскажешь как на духу, зачем и для чего приперся к Тутушкину. Ясно тебе? Или и дальше будешь барина играть?

– Я – дворянин, – сказал Лямпе. – Или вы, сударь, беретесь мне доказать обратное? С кем, кстати, имею честь?

– Пристав данной части Мигуля, – буркнул усатый. – В мои обязанности как раз и входит знать, зачем такие вот воши по моей части ползают… Молчать, кариатида! – рявкнул он, едва Лямпе открыл рот. И продолжал спокойнее: – Ну вот что, сударь мой. В этикеты и прочие благоглупости мне играть некогда. Не располагаю временем-с. Оба паспорта изъяты у вашего степенства. Следуя обычному порядку, полагается послать запрос по телеграфу