Реликвии тамплиеров

— Пощадите, добрый Робертус! Хватит! Хватит! — вскричал я. — У меня от всего этого уже слюнки текут!

— Лавки на хорах сделаны из соленой трески, а подушки на них — мягкие круглые сыры, — продолжал он без остановки. — Балки и стропила — медовые соты, а крыша выложена корицей. На алтаре, вырезанном из гигантской гусиной печенки, стоят золоченые реликварии из крученых нитей кипрского сахара. А в них — сами реликвии, ossi di morti…кости мертвых, понимаете? Но эти ossi di mortiизготовлены из «сладкого мяса» [47] — я такое однажды ел в Болонье. Так, что дальше? — Глаза его засверкали еще сильнее. — Ах да! Двери!..

Увы, я так никогда и не узнал, из каких деликатесов были сделаны двери этого огромного собора, созданного воображением Робера из Ножана, потому что в этот момент обнаружил, что Илия и Павлос спят, улегшись мордами на стол, а Анна исчезла вместо со своей сумкой. Я вскочил на ноги, чуть не свалив Робертуса с лавки. Начал расталкивать греков, но те даже не пошевелились. Я схватил за руку пробегавшую служанку и закричал:

— Где еще один мой друг?! Такой тощий и черноволосый!? Который пил сладкое вино?

— Сэр, я правда не знаю! Отпустите! Мне больно!

Я порылся в своем кошеле, нашел безант [48]и сунул ей.

— Это за то, что мы выпили, и за того безумного захребетника тоже. А остальное — тебе, чтобы позаботилась об этих вот засонях. Как следует присмотри за ними: если хоть волос упадет с их голов или хоть одна монета пропадет из кошельков, я дотла сожгу ваше заведение.

Она сцапала золотой, а я бросился к выходу, задевая сидящих за плечи и расплескивая пиво и вино, которое они пили.

Вслед мне неслись яростные проклятия, но я уже выскочил за дверь и оказался на улице.

Было уже темно. Пока мы пировали, спустилась ночь. Господь один ведает, сколько времени отнял у меня этот дьявольский болтун. Анна могла исчезнуть из таверны уже несколько часов назад. На улице прохладный воздух быстро выдул из меня все тепло от выпитого пива. Удивления я не ощущал, одну только злость. Вот проклятие! Черт бы ее побрал вместе с настроениями и капризами, с дьявольским упрямством! Не может она, видите ли, нормально себя вести, даже на час ее не хватило! И теперь понесло куда-то искать приключений на свою голову! Может, ее уже убили или и того хуже… Я потер глаза сжатыми кулаками.

— Что это? Вы плачете, рыцарь? — раздался странный голос из тени.

Я обернулся, рука скользнула к рукояти Шаука.

— Потеряли свою овечку? — Я потянул Шаук из ножен. — Не стоит размахивать толстым кошельком в чужом городе… Кто-то должен прикрывать вашу спину, пастушок.

Я, конечно, мог нырнуть обратно под безопасный кров «Красного ангела». Или стоять на месте. Я так и сделал. Из темной подворотни выплыла тонкая фигура. Отблеск света от лампы, висевшей над входом в таверну, высветил серебро и золото на рукояти короткого меча, пояс, котту. На пальцах сверкнули кольца. Я выхватил Шаук из ножен и опустил клинок, прижав его к ноге. Острие уперлось мне сбоку в колено, и я ощутил, как в предчувствии боя забурлила в жилах кровь. А потом в круг света от лампы выступил молодой благородный воин. Шелковая котта поблескивала золотым шитьем, тонкая рука поглаживала серебряную головку рукояти меча.

— Эх ты, пастушок несчастный! — произнес ломкий голос.

— Анна! Ох, Анна!

Мы стояли молча, разглядывая огромную дверь собора Сент-Андре. Деревянные леса еще не сняли, но явственно виднелись резные панели, лики святых и королей, изображенных рядами друг над другом. Делая некоторую уступку несносному Робертусу, можно было допустить, что это и впрямь здорово смахивает на огромный медовый торт.

Анна выступила из тени очень вовремя. Весь кипя от ярости, нервного возбуждения и пива, я уже готовился броситься на насмешливого незнакомца. Большой палец так здорово вжался в обушок Шаука, что я и сейчас еще чувствовал оставшуюся на коже глубокую вмятину. Анна не дала мне времени прийти в себя, ухватила за руку и бегом потащила по улице, смеясь при этом как сумасшедшая. Только стена церкви Сен-Пьер заставила нас остановиться. Мы прислонились к ней спинами, пытаясь унять одышку. Потом Анна повернулась ко мне:

— Разве я не говорила тебе, что собираюсь превратить Микала в принца — в эту его последнюю ночь на свете? Вполне могу сойти за bravo [49], не правда ли?

— Да я чуть не убил тебя!

— Ох, как я испугалась! — Улыбка явно опровергала ее слова.

— Нет, правда, Анна. У меня жуткое отвращение к хорошо одетым парням, прячущимся в тени. Я сразу подумал, что это сама знаешь кто.

— Не знаю.

— Да знаешь ты! Тот самый дьявол, который гонялся за мной по Англии.

— Ладно, не сердись, Петрок. Я вовсе не собиралась тебя пугать, это была просто шутка.

— Шутка?! Я бы убил тебя! Клянусь, не оставил бы в живых, если бы…

— Все. Хватит. Прекрати. — Она, уже не улыбаясь, взяла меня за правую руку и прижала к своей груди, где быстро и ритмично билось сердце. Я вздрогнул. Именно сюда мог ударить мой кинжал. И я, наверное, почувствовал бы последние, умирающие биения, сжимая холодную зеленую рукоять. Я прижал ее голову к своему плечу и зарылся лицом в душистые пряди волос. Потом мы торопливо разорвали объятия, одновременно поняв, что в глазах любого прохожего выглядим как двое мужчин, слившихся в любовном экстазе, да еще прямо возле церковной стены.

И мы пошли по улицам города, не замечая никого вокруг. Было еще рано, и многие солдаты и матросы по-прежнему занимались серьезным делом — получали удовольствие. Немного погодя мы оказались возле кафедрального собора, и лишь тогда я вспомнил о наших сотоварищах, которых оставил спящими в таверне.

— Это все тинктура из опийного мака, — радостно сообщила Анна. — Я нашла ее у Исаака в лекарском сундучке. По две капли каждому. Я знаю лекарское дело, — добавила она, видя мой ужас. — Один арабский старец обучил меня, когда я была еще девочкой. Я бы использовала белену, но Павлос ее боится, считает ядом ведьм, а кроме того, опий действует не так сильно. Они видят сладкие сны, могу поклясться. И дала я им совсем немного, скоро проснутся.

— Павлос меня убьет, — заметил я.

— Ерунда. Это меня он должен убить, но я для него — драгоценная Vassileia. Ты просто хочешь оградить меня от дурных поступков. Так, что ли?

— Ты о чем?

— О том, что ты уберегаешь меня от дурных поступков.

— Это зависит от того, какие именно дурные поступки ты имеешь в виду.

— Ну, драки, забавы со шлюхами, обжорство… Я тебе раньше про это говорила и намерена претворить в жизнь. — Она погремела мечом в ножнах. — Кажется, драку мы уже получили, так что остается…

— Пожрать, — быстро закончил за нее я. — Лично я здорово проголодался. Я там слушал болтовню одного психа про собор, выстроенный из колбасы, «сладкого мяса» и тому подобного. И сейчас вспомнил, какой дикий аппетит он у меня разбудил.

— A-а, этот пьяница. Очень вовремя он там появился. Спас тебя от опийного мака, мой милый.

— Ты что, и меня собиралась травануть?

— А почему бы и нет? Терять мне совершенно нечего. Я все равно должна была умереть — как мужчина.

Так мы и шли, ведомые своими носами, пока не наткнулись на улицу, сплошь утыканную харчевнями и тавернами. Здесь толпилось еще больше народу, все толкались и пихались, пробираясь в нужную сторону. Там и сям сидели группы вооруженных людей, пожирающих мясо и хлеб. Мы остановились перед открытой с фасада харчевней, увидев барана и свинью, крутящихся на вертелах над огнем, клубами распространяя вокруг ароматный дымок, насыщенный запахами перца, тимьяна и укропа. Связанные для жарки тушки голубей целыми гроздьями висели и медленно румянились над углями, с них капал жир, шипя и взрываясь в пламени. Народу внутри было битком, но я не мог устоять перед жареной свининой с укропом, да и Анна согласилась с этим выбором, кивнув с видом оголодавшего волка.