Реликвии тамплиеров

Мы протиснулись внутрь, кое-как примостили свои задницы на плотно забитую посетителями лавку перед длинным столом и навалились на еду, пока я не почувствовал, что вот-вот лопну. Свинина была горячая, вкусная и ароматная, наши щеки залоснились от жира. Запивали мы ее огромными глотками прохладного и терпкого красного вина. Соседи по столу не обращали на нас никакого внимания. Это были в основном солдаты, принявшие нас, должно быть, за парочку молодых дворян, решивших провести веселую ночку среди простого народа. Анна, вынужден признать, выглядела великолепно. Ее плащ был отделан золотым галуном в виде переплетающихся ветвей отягощенной виноградом лозы. Котта доходила до колен, как обычно у солдат, но была сшита из тончайшей ткани, какую я когда-либо видел. На изумрудно-зеленом фоне красовались гибкие звери цвета яркого пламени, а между ними отсвечивали желтым чудные цветы. Ткань котты поблескивала, будто излучая собственный свет, — иноземная, почти что варварская или языческая, и я заметил, что мужчина, сидевший рядом с Анной, отодвинулся от нее, словно это странное одеяние его пугало. Из-под котты виднелись узкие белые штаны и зеленые чулки из поблескивающей шерсти, перехваченные под коленями темно-розовыми подвязками, расшитыми золотом. На ногах у нее были остроносые туфли из темно-красной кожи. Волосы она убрала под зеленую шапочку из льняного полотна, а на нее натянула зеленую же фетровую шляпу с завернутыми вверх полями.

— Откуда ты взяла все это барахло? — спросил я, любуясь, как она расправляется с едой, запихивая в рот свинину и хлеб и умудряясь ничего не уронить себе на платье — мои собственные одежки были в более плачевном состоянии, все запятнанные жиром.

— На «Кормаране» хватит одежды, чтобы нарядить весь двор короля Сицилии, — ответила она. — Господь один ведает, откуда все это взялось; полагаю, де Монтальяк торгует и одеждой. Шелк — сирийский; редкая вещь для вас, благородные франки, но не для меня. Я все время рылась в этих тряпках на борту, с самого отплытия из Исландии. Там полно всяких странных нарядов: сарацинских, мавританских, романских… Некоторые шелковые ткани так богато отделаны, так волшебно смотрятся, что даже я не смела к ним прикоснуться.

Когда нам стало уже не под силу запихнуть в себя ни единого тающего во рту нежнейшего кусочка, мы допили вино из своих бокалов, бросили на стол несколько монет для хозяина заведения и выбрались обратно на запруженную народом улицу.

Я набил брюхо до отказа; таким сытым я не был уже несколько месяцев. К тому же немного пьяным, меня даже чуть поташнивало, в голове стоял веселый гул, а кровь просто бурлила в жилах. Но дышалось тяжело. Я обернулся к Анне, и она встретила мой взгляд уверенным блеском своих глаз. Я почувствовал, что покраснел до корней волос, а над верхней губой выступил пот. Я отер его. Анна лениво облизала губы, блестевшие от сала.

— Надо найти ночлег, — сказала она.

Я последовал за ней. Мы покинули улицу, полную харчевен, и вышли на другую, тоже кишащую народом. Я не имел ни малейшего понятия, куда мы забрались. Съеденная пища, кажется, лишила меня на некоторое время способности ориентироваться в городе. На узкой полосе темного неба над головой не было никаких знаков, способных указать путь. Где находится «Красный ангел»? В какой стороне, коль на то пошло, река и наш корабль? Я совсем потерялся в этом чужом городе, имевшем вид укрепленного боевого лагеря, и сейчас мне нужно было найти помещение, где два человека могли бы уединиться и упасть друг другу в объятия. Хотелось еще чего-нибудь выпить. И отсрочить то, чего я желал с… с того момента, когда впервые услышал ее голос, когда заметил щель у нее между зубами и ощутил, как ее тело прижимается к моему там, в нагретых солнцем зарослях вереска. Многие дни, полные случайных прикосновений в разных уголках корабля и данных шепотом обещаний, ни к чему меня не подготовили. Вот если бы здесь оказался Билл! Уж он-то знал бы, что надо делать!

— Давай пойдем вон за теми! — Анна указала на группу хорошо одетых воинов, дворян, судя по их одежде и оружию, здорово пьяных — они, пошатываясь, брели по улице, обхватив друг друга за плечи и талии и распевая похабные песенки, которые я помнил по самым злачным тавернам Бейлстера. — Эти ребята ищут себе подходящий бордель, или я ничего не понимаю в мужчинах, — заметила Анна, дергая меня за рукав.

Я лишь пожал плечами:

— Зачем нам бордель? Мне вовсе не нужна шлюха. — Я сделал паузу, подбирая нужные слова: сейчас нельзя ошибиться. Во рту было сухо, как в пустыне. — Я хочу тебя, — наконец выговорил я.

Сделав это признание, я словно бросился в зияющую пропасть, но Анна будто не обратила на это внимания.

— А может, это мне нужна шлюха… У похотливого молодого bravoведь могут быть такие желания, не так ли?

Я с сомнением засмеялся:

— Опять играешь в свои игры?

— Вовсе нет. Почему это только вам, мужчинам, достаются все удовольствия? Я неделями ходила в штанах и писала стоя. И думаю, сама стала наполовину мужчиной. Может, даже больше. Хочешь проверить?

Я покраснел и запнулся, не зная, что ответить.

— Оп-ля! А какую наложат епитимью за такой грех, а, Петрок, мой юный священничек?

— За содомию? Семь лет, — пробормотал я.

— Ха! Семь лет! — присвистнула она. — Семь лет без причастия! И как только мы сможем такое вынести? — Она выразительно выдвинула вперед бедро и подмигнула. — Ладно, пошли. — Я все еще колебался. — Слушай, — настойчиво сказала она, — в борделе за плотские наслаждения платят деньгами. Если есть золото, вопросов никто не задаст. Заплатим — получим кровать. Заплатим побольше, никто и не узнает, что мы там были.

Конечно, она права. Я чувствовал, как снова забурлила кровь, несмотря ни на что. Я желал ее, страстно и неудержимо, но мысль зайти в одно из этих заведений… В голове тут же замелькали все истории, рассказанные Биллом. Я с трудом сглотнул и наконец произнес:

— Ладно, ступай вперед. Я за тобой.

Пьяные вояки, кажется, знали, куда идут, — по крайней мере знал их предводитель. Приземистый, с коротким мечом и кинжалом на поясе, с длинным фазаньим пером на шляпе, он изрыгал ругательства, все время оборачиваясь к своим сотоварищам, и подгонял их, демонстрируя при этом сильный акцент уроженца северных графств Англии. Мы тихонько следовали за ними, хотя я сильно сомневался, что кто-нибудь из этой упившейся компании в состоянии заметить даже крадущегося за ними по пятам Вельзевула.

— Семь лет! — бормотала между тем Анна. — Это если согрешили двое мужчин? А если две женщины?

Я попытался припомнить, чему меня учили. «Decretum»Бурхарда Вормсского, жуткий перечень наказаний за все возможные грехи, о которых я раньше и не подозревал, в аббатстве нам буквально вбивали в головы. И теперь все это немедленно вспомнилось, всплыв на поверхность.

— Семь лет за то, что согрешил с животным, — сказал я.

— Да я вовсе не собираюсь заниматься этим с животными, странный ты человек! — заявила Анна.

— Пять лет отлучения и покаяния, если женщина занимается этим с другой женщиной. Кажется, так. Один год за мастурбацию — это для женщин. Для мужчин меньше. Вот радость-то! — добавил я. — Так, что у нас дальше? Два года за адюльтер…

— О Господи!

— …семь лет за то, что имеешь свою жену в задницу…

— Петрок!

— …а за «амазонку» — это когда ты сверху — три года. — Я развеселился и, кажется, впал в истерику. — Если сзади — тогда тоже три года. Но это если мы женаты. Ты что, не изучала такого, когда пребывала в монашках? Так, а вот если…

— Кажется, пора подвести итог, — перебила меня Анна. — Тише, о знаток наказаний и покаяний. Они, похоже, сворачивают.

Улица, на которую мы повернули, была кривая и такая узкая, что идущие впереди нас едва могли протиснуться по трое в ряд. Дома почти вплотную сходились над головой, а из темноты светили сквозь красное стекло огоньки ламп. Компания впереди разразилась новой песней, в которой расхваливалась «Улица роз» и всячески обыгрывались розовые лепестки и наслаждение сладким нектаром. Голоса пьяных звучали все настойчивее. Потом группа остановилась у какой-то двери. Предводитель постучал, обменялся с кем-то внутри несколькими словами сквозь решетчатое окошко, и они гуськом вошли, захлопнув за собой дверь.