Реликвии тамплиеров

Пиво в «Красном ангеле» оказалось просто прекрасным. Отпивая большой глоток из второй кружки, я решил, что, видимо, святой Михаил лично размешивал сусло своим огненным мечом. На вкус оно немного отдавало дымком, темное и ароматное. Я бы с радостью пил его и пил, пока оно не потекло бы в моих жилах вместо крови. Я едва обращал внимание на троих своих спутников. Павлос и Илия потягивали красное вино из Бержерака и были вполне довольны. Анна отпила моего пива, скорчила гримасу и потребовала самого лучшего вина, имеющегося в этом заведении, которое оказалось золотистым, сладким и крепким. Она навалилась на него, как кошка на птичку, — казалось, жадно откусывала, отпивая огромными глотками и снова опуская губы в бокал. Поглядывая на нее поверх своей кружки, я заметил, что она прикрыла глаза, отрешившись от окружающего мира.

Я заказал еще кружку пива, потом еще. Слушая, как мои сотоварищи болтают на своем языке, я позволил темному току опьянения унести меня вдаль. Чувствовал, как подо мной колеблется пол, напоминая корабельную качку, которую тело не в состоянии забыть. Видел зеленые волны и ужасающий пустой простор моря Мрака. Потом перед мысленным взором возникли золотистые воды родной реки Он. Я следил за пятнистой форелью, мелькающей над песчаным дном между камней, заросших губчатым мхом. Я снова был маленьким мальчиком, и встал на колени у воды и поднял камень — щербатый булыжник, как раз уместившийся у меня в ладони, цвета неба перед снежной бурей, и зашвырнул его в реку. По воде пошли круги, все шире и шире, и шире…

— Смотрите-ка, он спит! И видит сны! А вы просто тупые плотники со стружками вместо мозгов. Пусть бы они взлетели высоко-высоко, к кронам тех деревьев, которые вы рубите и пилите на куски. Так что прощайте, господа, я лучше побеседую с кем-нибудь другим, у кого более возвышенные мысли.

Я почувствовал, что меня кто-то дернул за рукав, и открыл глаза, которые тут же встретились с парой добрых, но покрасневших глазок. Передо мной стоял тощий человек в заношенной до дыр одежде клирика, его тело чуть покачивалось, словно он не совсем его контролировал. В руке он держал почти пустой бокал. Ногти были длинные и грязные.

— Доставьте мне удовольствие, мой добрый господин, позвольте составить вам компанию, — обратился он ко мне по-французски довольно приятным голосом, в котором явно боролись образованность и опьянение. — Не вижу я искры Божией в этих двух тупицах.

Я глянул в угол позади него. Там сидели двое мужиков и оживленно что-то обсуждали, а на их грубых лицах читалось явное облегчение. Я перевел взгляд обратно на тощего человека и заморгал, все еще не в силах отогнать видение родного дома. Приняв это за знак согласия разделить с ним компанию, тощий уселся рядом со мной и громко потребовал еще вина.

— Мне не следовало, конечно, отвлекать вас, но, как я вижу, вы пользуетесь головой не только для того, чтобы пробиваться по жизненному пути. А по вашей одежде явствует, что вы человек городской, из настоящего большого города, а не из этой тухлой заводи, так?

— Да, я из города, сэр. Я путешественник и рад вашей компании, однако, боюсь, вы сочтете мой французский и мои умственные способности не слишком высокого уровня. — По правде говоря, у меня вовсе не было желания знакомиться с этим чужаком, но он явно пропустил мой намек мимо ушей или, во всяком случае, проигнорировал его. Я взглянул на своих попутчиков, но они, тесно сгрудившись, быстро и яростно толковали о чем-то на своем языке. И прежде чем я успел их прервать, глубокий, немного хриплый голос нового знакомца раздался прямо возле моего уха, так что я даже ощутил на щеке брызги его слюны. Обернулся и встретил взгляд его красноватых глазок.

— Так вы путешественник, сэр? И образованный к тому же, клянусь Иисусом! Чудеса, да и только! Позвольте представиться. Меня зовут Робер из Ножана — Робертус. Я учился в великих университетах Парижа и Болоньи. Я тоже путешествую, а мой багаж — знания.

Я прикусил губу, чтобы скрыть улыбку. Человек этот явно здорово голодал. Мог бы взять с собой что-то более съедобное, чем знания, раз уж отправился путешествовать. Между тем возникла проблема — как мне ему представиться? В первый раз незнакомец спрашивал, как меня зовут, впервые после Дартмута. Я секунду раздумывал и наконец ответил.

— Питер. Питер Суон из Зеннора.

— Зеннор, Зеннор… — задумчиво повторил Робертус. — Бретань, да?

— Корнуолл, — быстро поправил я. — Зеннор находится рядом с Фалмутом.

— Вы образованны, конечно? Сразу видно, вдоволь испили из источника знаний.

— Моя семья имела состояние. У меня были частные учителя. Но расскажите мне о Париже, — попросил я, уводя разговор в сторону от своей хлипкой легенды.

Робертус воздел руки горе.

— О Париж! — выдохнул он. — Самый великий город в мире! А внутри его — еще один город, созданный из мысли, окруженный мудростью, населенный учеными. Город Пьера Абеляра [46]. И слова в нем служат монетами. — Он глубоко вздохнул и заглянул в свой пустой бокал.

Я махнул рукой, подзывая служанку, которая была счастлива обслужить хотя бы меня: она-то знала, что в моем кошельке не одни только слова.

— Величайшие мастера и ученые христианского мира собрались там, — продолжал мой собеседник, как следует отхлебнув вина. — Человек может переходить от одного учителя к другому, как пчела перелетает с цветка на цветок, собирая нектар знаний — немного здесь, чуточку там…

Робертус продолжал в том же духе, глотая при этом вино, чтобы подчеркнуть свои высказывания, которые становились все длиннее и цветистее, пока я не почувствовал, что совершенно запутался в хитросплетении слов, как в густых зарослях плюща, и вот-вот впаду в полное затмение.

Я заказал еще пива, потом еще. Усилия, необходимые, чтобы соблюдать вежливость по отношению к Робертусу, а на самом деле чтобы не заснуть, давались мне все с большим трудом. Греки уже давно молчали. А Робертус все болтал и болтал. И слова его словно уплывали куда-то, то ясно слышимые, то едва различимые. Потом он похлопал меня по руке.

— Вы, конечно, видели кафедральный собор Сент-Андре? — Я помотал головой. — Там почти закончили с главной дверью. Великолепная работа, точно вам говорю: достойный дар Всевышнему. Однако, как я уже объяснял тем достойным плотникам, — я заметил, что предыдущие жертвы красноречия Робертуса давно смылись, — здание из камня и дерева — это лишь один способ возвести величественный монумент во славу Господа и духа Человека. Я написал трактат на эту тему, небольшой трактат — вы заинтересовались, я вижу! Отлично! Достойный Питер, я отнюдь не претендую на знание мистики, но это откровение, это видение явилось мне во сне, однажды ночью в Париже. И такое это было странное и чудесное видение, что с того момента я совершенно уверен — оно пришло ко мне не изнутри, но извне! — Он понизил голос и ткнул костлявым пальнем в потолок. — Как я сказал, я изложил все это в своем трактате, но власти были страшно недовольны… Ложный, ошибочный взгляд, заявили они! Подстрекательство к мятежу! И чего там подстрекательского?! Это было видение огромного собора, вздымавшегося над прекрасным солнечным городом. Ангелы парили над его шпилем, который доставал до самых облаков. Однако — внемлите же мне! — это огромное здание было построено не из камня, не из дерева, не из кирпича, но… из пищи!

— Ничего себе! — кратко отреагировал я. Робертус не слышал. Его красные глазки загорелись еще более ярким светом, и он наклонился ближе. Я учуял запах кислого вина.

— Да-да… Пол там выложен чудесными узорами, собранными из кровяной колбасы, чередующейся с лучшим белым салом. Стены из огромных блоков золотистого сливочного масла вздымаются между мощными контрфорсами из хлеба. Окна выглядят великолепными витражами, более прозрачными, чем в соборе Нотр-Дам, но вместо стекол в них укреплены тончайшие ломти баскской ветчины, свободно пропускающие солнечный свет, придавая ему розовато-красные оттенки. В облицовке печей вместо свинца использован анчоус. А лавки на хорах…