Знамя Быка

За Грациани мягко затворилась дверь, и, пока он стоял, привыкая к яркому свету, к нему подошел синьор Раньери. Изливая потоки приветствий — чересчур уж многословных, учитывая разницу в положении, — синьор Раньери подвел капитана к столу. С кресла во главе стола поднялся высокий, величавый господин с продолговатым оливкового оттенка лицом и коричневой заостренной бородкой, еще больше удлинявшей лицо. Он был одет во все черное, с изысканной элегантностью, а на его груди поблескивал медальон с алмазами, стоивший целое состояние. Он также обратился к Грациани, приветствуя его, и тот сразу догадался, что перед ним принц Синибальди, чрезвычайный посол Светлейшей республики.

Кондотьер низко поклонился, всем своим видом демонстрируя, однако, официальный характер своего визита. Его поклон получился таким, каким обычно обмениваются фехтовальщики перед схваткой, а выражение лица осталось напряженным.

Раньери поставил ему кресло и пригласил к столу, за которым сидели гости, устремив глаза на вновь прибывшего. Грациани, в свою очередь, внимательно оглядел их, но ему было знакомо лишь лицо Галеаццо Сфорцы из Катиньолы, которого он видел в Пезаро и который от имени своего брата сдал город Чезаре Борджа.

Затем взгляд капитана остановился на Пьетро Корво, резко выделявшемся среди присутствующих, и дело было не в его плебейском происхождении. Его лицо напоминало лицо покойника: оно было желто-восковое, с пергаментной кожей, плотно обтягивающей высокие скулы, с впалыми щеками и морщинами, сбегающими к тощей жилистой шее. Его гладкие редкие волосы начинали приобретать пепельный оттенок, в губах не было ни кровинки; и вообще, казалось, что на его лице живут только глаза, сверкающие словно у больного лихорадкой. Его единственная левая рука была такая же желтая и напоминала птичью лапу. Вторую руку он оставил в Урбино вместе со своим языком: их отняли у него по приказу Чезаре Борджа.

Ограничься он магией под именем Корвинуса Трисмегита, его жизнь текла бы гладко и ровно. Он был изобретательным мошенником, и его ремесло могло бы и дальше способствовать увеличению его состояния, если бы он не поступил неосторожно и не привлек к себе внимания герцога Валентино.

Лишившись языка, а вместе с ним возможности обманывать простаков и не настолько владея магией, чтобы вырастить себе еще один, он обнищал, его дело пришло в упадок, и одновременно в нем зажглась жгучая ненависть к человеку, повинному в его несчастьях. Его яростно сверкающие глаза недоверчиво следили за Грациани, когда тот садился в кресло, предложенное ему Раньери. Он разомкнул бескровные губы и издал жуткий квакающий звук, заставивший Грациани вспомнить о лягушачьих концертах, а затем обратился к венецианцу на языке жестов, который капитан даже не попытался понять.

Синьор Раньери сел на свое место в другом конце стола. Затем из-под расстегнутого на груди камзола венецианец достал маленькое золотое распятие прекрасной работы и положил на стол. Касаясь его своими тонкими пальцами, он торжественно обратился к кондотьеру.

— Мессер Грациани, когда мы откроем вам, почему мы желали встретиться с вами здесь этой ночью, тогда вы сможете решить, присоединиться к нам или нет. Если по каким-либо причинам вы откажетесь, за вами останется право свободно уйти. Но сначала вы должны торжественно поклясться, что ни единым словом, произнесенным или написанным, вы не разгласите ничего из услышанного.

Принц сделал паузу, ожидая ответа. Грациани вскинул голову и готов был открыто рассмеяться, поняв, что его подозрения оправдались. Он неторопливо оглядел обращенные к нему лица и, увидев недоверчивые и злобные глаза, понял, что присутствующих здесь нельзя было успокоить ничем, кроме произнесения требуемой принцем клятвы.

Мысль о Барбо и храбрецах, готовых в случае необходимости прийти на помощь, подействовала на него успокаивающе. И он подумал, что если хоть чуть-чуть разбирается в людях, то очень скоро солдаты ему понадобятся.

Синибальди наклонился над столом, опираясь на левую руку, а правой легонько подтолкнул распятие в сторону капитана.

— Сначала на этом священном символе нашего Спасителя… — начал было он, но Грациани резко отодвинул кресло и встал.

Он узнал достаточно. Здесь наверняка готовился заговор против государства и против жизни его синьора герцога Валентино. Он не был ни шпионом, ни доносчиком, но если он услышит о деталях заговора и сохранит их в тайне, то невольно окажется соучастником.

— Ваше превосходительство, — обратился он к принцу, — здесь, несомненно, какая-то ошибка. Я не знаю, что вы собираетесь предложить мне. Но для меня очевидно, что это не то предложение, которого, по словам синьора Раньери, я мог бы ожидать.

После этих слов немой яростно и неразборчиво зарычал, в то время как другие сохранили молчание, внимательно ожидая, пока капитан закончит.

— Я не привык, — угрожающе продолжил он, — слепо ввязываться в какое бы то ни было предприятие и клясться относительно дел, совершенно мне неизвестных. Позвольте мне немедленно покинуть вас. Господа, — поклонившись, обратился он ко всем присутствующим, — доброй ночи.

Он шагнул прочь от стола, твердо решив уйти, и тотчас все остальные вскочили и схватились за оружие. Они поняли свою ошибку и решили исправить ее единственно возможным способом. Раньери бросился к двери и оказался между ней и капитаном, лишая его возможности уйти.

Вынужденный остановиться, Грациани взглянул на Синибальди, но улыбка на мрачном лице венецианца была отнюдь не утешительной. Капитан подумал, что пора подавать сигнал Барбо, и прикинул, удастся ли ему оказаться около одного из окон и разбить его. Но сначала он обратился к Раньери, стоявшему на его пути.

— Синьор, — произнес он, и его голос был тверд и почти высокомерен, — меня пригласили сюда, не поставив в известность о том, что меня здесь ждет, и я прибыл как друг. Я надеюсь, синьор, мне будет позволено удалиться, сохранив вашу дружбу.

— Дружбу? — коротко усмехнулся Раньери. На его лице не осталось и следа обычной веселости. — Дружбу? Но у вас останутся подозрения…

— Пусть он поклянется, — вскричал чистый молодой голос, принадлежавший Галеаццо Сфорце, — пусть поклянется молчать…

Но твердый, как сталь, голос Синибальди прервал его:

— Разве вы не видите, Галеаццо, что мы ошиблись в нем? Разве его намерения не очевидны?

Грациани, однако, попытался уговорить Раньери.

— Синьор, — вновь заговорил он, — если со мной что-нибудь случится, это будет на вашей совести. По вашей просьбе…

Своим острым слухом он уловил звуки крадущихся шагов позади себя и резко обернулся. И в этот самый момент на него прыгнул Пьетро Корво, с занесенным для смертельного удара кинжалом. У Грациани не оставалось времени даже на то, чтобы попытаться защититься, и лезвие с силой ударило ему прямо в грудь. Но, встретив там звенья кольчуги — капитан не пренебрег никакими предосторожностями, — оно сломалось у самой рукоятки.

Грациани схватил этот человеческий обрубок в охапку и яростно швырнул через всю комнату. Немой столкнулся с Альвиано, стоящим между столом и окном. Тот, потеряв равновесие, пошатнулся и опрокинул тумбочку из черного дерева, на которой возвышалась мраморная статуэтка Купидона [26]. Падая, Купидон разбил окно и вылетел на улицу.

Для Грациани это было неожиданностью, но о лучшем и мечтать было нечего. Сигнал для Барбо был подан, хотя об этом никто не подозревал. Он мрачно усмехнулся, выхватил свою длинную шпагу, обмотал плащом левую руку и рванулся к Раньери.

Раньери не ожидал нападения и был вынужден уклониться в сторону, освободив капитану путь к двери. Но Грациани был не настолько беспечен, чтобы воспользоваться этим. Он на ходу сообразил, что полдюжины шпаг пронзят его прежде, чем он успеет открыть задвижку. Поэтому, добежав до двери, он встал к ней спиной и приготовился встретить заговорщиков, приближавшихся к нему с обнаженными шпагами.