Змеиный поцелуй

— Быстрее!

И за локоть повёл Нидана к беседке. Беспокойство Варуна передалось и Нидану. Он посеменил к беседке и бухнулся на колени. Раджа велел подняться, но слова его, упавшие резко и сухо, будто наконечник копья, мешали Нидану разогнуться. Поднялся он с трудом, будто только что выплясывал с танцорами. Он забыл все слова, которые приготовил, и не знал, с чего начать. Одежда казалась неудобной, а самому себе Нидан казался нескладным, как молоденький жираф.

— О, божественный! Если вы согласитесь выслушать рассказ преданного слуги вашего и соизволите рассудить справедливо…

Дрожь проскользнула в голосе деревенского судьи, и раджа улыбнулся, вспомнив слова молочницы Анасуйи: «Нидан нагл, как десять обезьян…» И ещё: «Он жаден с детства, — доносила Анасуйя, — ещё мальчишкой убивал змей, ибо думал, что в их головах драгоценные камни».

— Говори!

Нидан весь расплылся от благоговения, даже горбинка на носу разгладилась.

— В нашу деревню, о, божественный, пришёл белый ятри с севера и поселился в заброшенной хижине на краю рисового поля. Мы приняли его, как и подобает принимать гостя. Брахман Дгрувасиддги прочитал мантры [24], какие положено читать, и просил, чтобы боги белого ятри увели его от нас, если он пришёл не с добром. Он купец и вития. Он говорил, что путешествует по Ындии, ищет товар на Русь и описывает свои наблюдения, — Нидан уловил благосклонный кивок раджи. — Но тут начались события, о которых я и пришёл рассказать… Неподалёку от нашей деревни остановился табор натов. Они скоморохи. И в сыне нашего брахмана Аруне вспыхнула страсть к девушке Маре из табора.

Нидан провёл пальцами по носу, потёр горбинку:

— Брахман Дгрувасиддги запрещал Аруну встречаться с Марой, но страсть оказалась сильнее отцовского запрета. Поначалу Мара отвечала взаимностью, но тут появился белый ятри, и Мара воспламенилась страстью к нему. И однажды Арун не выдержал и, выкрикивая угрозы, побежал к хижине ятри. Это было на глазах у всей деревни. Отец бежал за сыном, умоляя одуматься. Люди, чуя недоброе, побросали работу и побежали за отцом и сыном. Но, когда мы прибежали к хижине ятри…

Нидан сделал паузу, будто не решаясь говорить дальше, но раджа не торопил.

— Арун лежал без сознания в луже крови, а в руке его был зажат вырванный клок материи. Ятри делал вид, что поражён случившимся, но когда я приложил кусок материи к ущербной рубахе ятри… — Нидан снова сделал паузу, но раджа не торопил, а Нидану хотелось показать радже своё несомненное усердие. — Вырванный кусок материи из рук Аруна подошёл к ущербному подолу рубахи ятри. Я приказал братьям бросить Офонасея в колодец.

Нидан говорил уже свободно, разохотился. Прохладный ветерок подул с Гималаев.

— Сын брахмана ещё жив, но ему хуже и хуже. Он жив молитвами любящего отца. Поверьте, о, божественный, если бы дело ограничилось этим, я бы не посмел беспокоить вас, — Нидан поморщил горбатый носик. — Но дальнейший ход событий…

Снова сделал паузу Нидан. В складке губ прибавилось решимости.

— Но тут… Я поручил молочнице раз в день приносить пленнику воду и рис. Три дня назад через нашу деревню проходили саманы [25]. Один из моих братьев видел, как они передали молочнице какие-то свитки.

— Свитки? Она умеет читать? — спросил раджа, окружённый солнечным сиянием.

— В том-то и дело, что нет! Но свитки предназначались для ятри! Я велел братьям доглядеть за странствующими аскетами, а сам остался в деревне, надеясь, что молочница расскажет мне о свитках, но она — это старая сплетница! — даже не явилась. И утром, когда принесла в мой дом молоко, ничего не сказала ни о саманах, ни о свитках. Брахману молочница тоже ничего не сказала. Но она опустила свитки в колодец! Наконец вернулись братья, посланные мной доглядеть за странствующими аскетами, которые передали свитки. И, когда они рассказали мне то, что они рассказали, я сразу решил ехать к вам, о, божественный!

— И что же они рассказали? — сухо спросил раджа, окружённый солнечным сиянием.

— Саманы, которые передали молочнице свитки, совсем не саманы.

— И кто же они? — сухо спросил раджа, окружённый солнечным сиянием.

— Христианские отшельники! И они скрываются неподалёку от нашей деревни! — воскликнул Нидан, выказывая тоном бурное огорчение. — И я решился… Я не знаю… Может быть, надзиратель за лесом не знает об этом…

— Вы забрали свитки у ятри? — спросил раджа.

— Я счёл нужным, о, божественный, посоветоваться с вами, а пока оставить всё как есть. До этих катакомбных христиан и их свитков я думал, что ятри покалечил сына брахмана случайно, а теперь думаю, что случайность здесь то, что сын брахмана ещё жив. И ещё… Подходя к колодцу, молочница почему-то начинала шипеть как змея и тут же сама эту змею начинала уговаривать подпустить к колодцу, в который мы бросили ятри…

— Ты ничего не напутал? — строго спросил раджа, и голос его стал жёстче.

— Нет, божественный! Услышанное тобою так же верно, как то, что в году 354 рабочих дня.

— Я доволен тобой, Нидан, — сухо сказал раджа. — Ты останешься во дворце до утра. О тебе позаботятся, а завтра я снова приму тебя.

Глаза Нидана впивались в размытые солнечным блеском очертания владыки. Нидан, довольный и несколько озадаченный милым обхождением, поклонился повелителю, как божеству. И как бы окаменел. Начальник дворцовой стражи Варун схватил Нидана за локоть и резко оттащил от беседки. Деревенский судья был благодарен придворному воину за услугу.

32

А утром, когда (как пишут ындусские витии) раджа-солнце только-только взял трон мира в своё управление, Нидан, как было велено, уселся на прохладную скамью в тени густокронного дерева и стал ждать, когда позовут. Птичка капнула на горбинку носа судьи, тот выругался, но, вспомнив, где находится, улыбнулся неловкой ситуации, в которую угодил, так, на всякий случай, точно за ним могли наблюдать. Птичка как-никак не из деревенского сада. Но мысленно зыркнул в листву, испепеляя взглядом маленькую пакостницу. Тут он увидел на дорожке молодого вельможу в обществе старика, который внимательно и с почтением слушал его. Нидан подумал, что ему, может быть, и сидеть непозволительно на этой скамье. Велено было ждать у скамьи — у скамьи, а не на скамье! Нидан сорвался с места и спрятался за деревом. Прижавшись к стволу, ждал, когда двое пройдут мимо. Но они присели на скамью.

— О, пестун [26] мой Мадхав, как жаль, что ты не можешь разделить со мною моей радости! Ты не поверишь, но этой ночью я узнал о Христе!

— Но, господин, — сказал пестун Мадхав, — как мог ты узнать о Распятом? Ночью никого из посторонних не было во дворце! Стража отрубила бы голову любому, кто осмелился бы…

— Монах Дионисий огласил меня, Мадхав!

33

В то же утро перепуганный Нидан принёс радже ещё тёпленький донос.

— Беда, божественный! — Нидана подташнивало от страха.

— Что за беда? — усмехнулся раджа из солнечного блеска.

— Я ожидал под деревом и случайно услышал…

— Да что такое? Говори!

— Дионисий… Дионисий… — Нидан не мог собраться с мыслями. Он клялся и божился, делал вид, что услышанное волновало его безмерно, и это было почти правдой. — Дионисий проник во дворец…

— Какой Дионисий?

— Сегодня утром я невольно стал свидетелем разговора твоего сына, божественный, с пестуном Мадхавом, — Нидан взглянул на раджу, выведывая взглядом, как отреагирует тот на его любопытство.

— Говори же! — сухо щёлкнул раджа.

— Вот их разговор: «— О, пестун мой Мадхав, — сказал царевич, — как жаль, что ты не можешь разделить со мною мою радость. Ты не поверишь, но этой ночью я узнал о Христе!

— Но, господин, — сказал пестун Мадхав, — как мог ты узнать о Распятом? Ночью никого из посторонних не было во дворце.