Змеиный поцелуй

Ближе подносит Микитин фитилёк к бересте, так близко, что ещё чуть-чуть, и пламя копотно лизнёт текст.

«… — Читал я книжку, что ему Пафнутий дал, — Микита мнёт в кулаке бороду. — В Ерусалиме Фому наняли как архитектора. Как в Ындию прибыли, царь ихний дал Фоме сундук золота, чтобы он дворец строил, а тот весь сундук на базаре нищим раздал.

Жена слушает с тревогой, не перебивает, хотя Офонька ей житие Фомы не раз уже пересказывал. То же и муж говорит, только без сыновьего восторга в голосе, с тревогой. Она и жене передаётся. Только исток тревоги мужниной непонятен женщине.

— Царь ихний спрашивает слуг своих, как, мол, Фома дворец строит. Не строит, говорят, весь сундук нищим раздал. Царь Фому в темницу посадил… Отнять надо у Офоньки книжку эту!

— Что же отнимать?

— Не такой он немного у нас, Офонька наш! Больно уж книжкам верит. Жизни не знает, а книжкам верит. А что, если захочет этому Фоме подражать?

— Так ведь житие же, Микита! Как ему не верить? Ты что?!

— Так-то так… А как надумает наш Офонька всё нажитое нищим на площади раздать? Скажет: «Я, как Фома, дворец на небесах построю». Пусть у него только мысль такая будет… Какой из него купец получится? Смех, да и только!

— Что же тогда выходит, Микита? Выходит, по-Божьи и жить невозможно?

Микита не отвечает, только мнёт в кулаке бороду.

— А Пафнутия от дома отдалить надо. Выучил мальчонку — Спаси Бог! Мы люди не каменные — благодарность помним. Вон мастера за горшок каши грамоте обучают.

— Зря ты, Микита! Сколько, он у нас в доме всенощных отслужил. И панихиды, и молебны… Молится за нас, — говорит и гладит убрус по вышитым птичкам. — Может, вредная она какая, книжка эта? Все они там, в Киеве, шибко грамотные. А? Может, к отцу Ферапонту сходить спросить?

— Много твой отец Ферапонт знает! Он отродясь ни одной книжки не прочитал. Его, твоего Ферапонта, с голосу службе учили. Он и Евангелие по слогам читает, когда дьякона нет. Откуда твоему отцу Ферапонту знать? Отнять книжку эту и спрятать! — не очень уверенно заключил Микита.

— Так ведь Офонька…

— Что?..

— Он её всю, почитай, на свою бересту переписал, не хуже Пафнутия. И бересту отнять?

Микита мнёт в кулаке бороду.

— Из головы не выбьешь… Может, отвлечь его чем-нибудь? — и, не давая ответить, продолжил: — Тут с московскими купцами стражник приехал. На площади всех побивает. И не скажешь, что больно велик ростом, — так, как все, чуть повыше. Против нашего Гири — клоп, а Гирю нашего на кулаках одолел.

— Секрет, значит, какой знает?

— Кулаками машет вроде как беспорядочно, а только никто до него рукой достать не может. С завязанными глазами супротив двоих бился — и обоих положил. В ночном бою такому цены нет! Вот бы Офоньку нашего к нему на обучение отдать.

— Как бы не изувечил мальчонку.

— Не изувечит! Мужик с головой и тверёзый всё время.

— И дорого возьмёт?

— Дорого-недорого, а в отъезжих торгах пригодится. Нельзя без этого! Согласился бы!

— Офонька без прилежания ходить к нему будет. Он ведь у нас отродясь ни с кем не дрался.

Отец усмехнулся.

— Прилежание будет! Скажу: без этого дела, Офонька, до Ындии не дойдёшь! Сам побежит, — Микита довольно усмехается в бороду, хитровато прищуривает левый глаз. — Купец должен быть свычен к ратному делу».

Офонасей читал, перечитывал бересту, пока не отворилась каменная кладка с колодезным скрипом.

26

Каменная кладка с колодезным скрипом отворилась. И в образовавшемся проёме, в серых сумерках, мелькнул белый сполох одежд махатмы, проявились очертания его магической красоты. Подспудно я ждал его, был рад ему и на онемевших ногах бросился в образовавшийся проём.

Я шёл за махатмой, как идут за пророком, почтительно стараясь ступать в ногу с ним.

— Я знаю, что тебя не было в хижине, когда покалечили сына брахмана, — не оглядываясь, проговорил махатма.

— Вы знаете, кто покалечил сына брахмана? — спросил я, оглядываясь, точно за нами могла быть погоня. То ли над головой, то ли сзади блазнились мне догоняющие шаги. — Кто же он? Или она? Или они?

— Я хочу помочь тебе, Офонасей, проникнуть в потаённые уголки твоей души, в самую суть твоих желаний, помогу понять тебе твоё предназначение в царстве земли и космоса. — Махатма шёл медленно, очень медленно. А я семенил за ним в серых потёмках по его хрупким следам. — Ты, Офонасей, вития. Ты должен глубже знать не только себя, но и других людей. И единоверцев, и соплеменников, и людей других вероисповеданий. Образ мысли, образ чувств или безчувствие ындуса, буддиста или бесермена. Иначе тексты твои будут поверхностны не только в духовном плане, но и житейском. Коль ты считаешь себя христианином, ты должен писать так, чтобы буддист не улыбнулся снисходительно, прочитав твои мысли о Будде, а папа римский пожалел, что Западная Церковь отпала от православия. А для этого ты должен стать местом, на котором стоишь. Увидишь дерево, и должен стать деревом. Увидишь птицу, и должен стать птицей. Я научу тебя быть тем, что ты видишь. И ты выйдешь из этого мира. И твоё заточение покажется тебе смешным. Ты превратишься в птицу и будешь ловить рыбу в реке. Ты сможешь описать ощущения рыбы, когда её чешую сжимает клюв птицы. А чтобы ты мог описать то, что происходит в ином мире, я научу тебя духом покидать тело… И так ли уж важно, кто покалечил сына брахмана? Господь выключил тебя из внешней среды. Вот это главное! И спроси себя: «Для чего?»

— Мне передали свитки, — сказал я после длительной паузы. — И я прочитал их.

— Тебя что-то смущает?

— Да… Поначалу я был в недоумении, потом в неком тихом восторге, но потом некоторые детали стали смущать меня, — чистосердечно признался я.

— Что же смутило тебя? — обернувшись, на ходу спросил махатма.

— Слова.

— Слова?

— Да, слова… На бересте о моём рождении слишком дерзко губы священника сравниваются с куриной гузкой, христианин так написать не мог. Тем более православный человек.

— Ты так считаешь? — Махатма в смущении остановился и с изумлением посмотрел на меня. — Может быть, ты и прав. Пока этот текст дошёл до меня, его вполне могла коснуться рука неправославного переписчика… Ты сможешь исправить ошибку!

— Но кто?.. Кто написал эти тексты?

— Я не знаю, Офонасей, — на ходу ответил махатма как можно увереннее, но голос его стал голосом лгущего человека (если он был человеком).

— И тятя, и матушка так похожи! И отец Пафнутий похож!

— Несмотря на «куриную гузку»?

— Может быть, и благодаря ей, но нельзя, нельзя подобное писать о губах священника!

— А о губах кого бы то ни было? Я имею в виду человека…

— Ну-у… — я замялся, — если герой отрицательный…

— А кто определяет отрицательность? Ты?.. Человек сотворён по образу и подобию Божьему, не так ли?

Махатма остановился и, обернувшись, улыбнулся непонятной улыбкой. Я был в замешательстве.

— Когда я упоминал Единого Бога вслух, ты не возражал мне, но мысленно всегда повторял: Единого в Троице. Я должен тебе кое-что показать, Офонасей.

— Мне трудно дышать, — сказал я с придыханием.

— Это ненадолго… Мне хочется, чтобы ты воочию убедился, что идея триединства божества была присуща всем или почти всем верованиям, всем или почти всем народам, населяющим вселенную.

27

Мы свернули со знакомой подземной тропы в унылый ход и стали спускаться вниз. Перед нами зиял огромный кратер, на дне которого, в скале, был выбит храм. К нему концентрическими кругами загадочно спускалась каменная лестница. Как освещалось пространство, оставалось непонятным. Красноватый свет будто просвечивался из другого мира.

Когда мы спустились к храму, дышать стало ещё тяжелее из-за поднятой вековой пыли. И я сказал об этом махатме.

— Это ненадолго, — снова сказал он.

И мы вошли под своды древнего храма. Изнутри они поддерживались каменными столбами и пилястрами. Из стен и колонн как бы вырастали буты. Первым я увидел громадного истукана в человеческом обличии с тремя лицами, обращёнными в разные стороны.