Савмак. Пенталогия (СИ)

  Пять пар жрецов держали у подножья скалы на затянутых вокруг шеи арканах молодого красно-коричневого быка и тёмно-гнедого, не знавшего узды и седла жеребца, выбранных Палаком в дар Арию и украшенных на рогах, гривах и хвостах алыми лентами.

  Но прежде надлежало определить, благоприятствуют ли боги задуманному делу. Трём самым опытным гадателям (тем самым, что пять дней назад бросали прутья перед избранием Палака) на сей раз воля богов не открылась: у одного прутья упали точно в очерченный круг, но двое других промахнулись. Потерпела неудачу и следующая тройка: на сей раз двое бросили прутья удачно, но третий дал маху. И только третья тройка гадателей, к большому облегчению сидевшего на тонконогом белом коне с непроницаемым лицом Палака и к радости всего войска, дала благоприятный ответ: с третьего раз боги таки дозволили выступить в поход.

  Жрецы развели коня и быка по разные стороны обложенной снизу доверху поленьями скалы. Сойдя с коня, которого взял под уздцы подоспевший старший конюх Мазак, Палак снял с пояса золотой ритон, наполнил его красным и густым, как кровь, вином из бурдюка своего виночерпия Кробила и направился к жертвенному коню, передние и задние бабки которого жрецы успели опутать свободными концами арканов. Подойдя с левого боку, Палак медленно вылил вино из ритона на круп, спину, грудь и лоб недовольно всхрапнувшего и замотавшего головой жеребца. Переложив опустевший ритон в левую руку, Палак вынул из золотых ножен акинак и быстро полоснул его отточенным лезвием по конскому горлу между арканами. Жеребец попытался взвиться на дыбы, но четверо жрецов, крепче натянув арканы, удержали его на месте. Палак наполнил ритон алой кровью, хлынувшей струёй из перерезанного горла и отступил в сторону. Постояв с полминуты со слезящимися фиолетовыми глазами, с хрипом и бульканьем выпуская из перерезанного горла вместе с кровью воздух, жеребец рухнул на подкосившиеся передние ноги, затем завалился на правый бок и забился в смертной агонии.

  Передав ритон с жертвенной кровью одному из жрецов, Палак вытер о шерсть на боку испустившего дух жеребца свой акинак, сунул его обратно в ножны и снял с пояса золотую чашу. Наполнив её вином из кробилового бурдюка, он направился к удерживаемому по другую сторону скалы шестью крепкими жрецами быку. Окропив ему хребет и темя между рогами вином, царь наполнил чашу кровью из перерезанного бычьего горла.

  С чашей в одной руке и ритоном в другой, Палак медленно поднялся к священному мечу Ария по сложенным ступенями с закатной стороны поленьям.

  - О, великий Арий, властитель войны, повелитель воинов! - во весь голос обратился он к торчащему в расщелине мечу. - Прими в дар от своего верного сына и слуги лучшего жеребца и лучшего быка! Испей их сладкую кровь! - Палак выплеснул на одну грань меча кровь жеребца из ритона, а на другую - кровь быка из чаши. - Вкуси их сочного, жирного мяса! Помоги своим любимым детям одолеть злых ворогов-боспорцев! Я обещаю принести тебе в дар после нашей победы каждого сотого пленника! Да будет так!

  Оглядев с высоты широченное кольцо островерхих башлыков вокруг скалы, унизанное игольчатой щетиной копий, Палак увидел воочию захватывающую дух огромность своего войска, и лицо его осветила гордая улыбка. С мыслями о невозможности слабому и немногочисленному боспорскому войску противостоять этакой силище, он медленно спустился на землю.

  Вернувшись к своему коню, над которым Тинкас держал царский бунчук, Палак передал ритон и чашу виночерпию и ополоснул испачканные кровью руки. Отмыв чашу и ритон от крови, Кробил вернул их хозяину.

  Тем временем жрецы быстро и умело разрубили туши коня и быка на куски, внесли их наверх и разложили вокруг меча на настеленном поверх дров дощатом помосте. Старший жрец, всё это время стоявший в стороне с горящим смоляным факелом, вручил его царю. Как только последние жрецы спустились с помоста, Палак двинулся вкруговую вдоль дровяной стены, поджигая её сложенное из обильно политого жиром хвороста основание. Подпалив со всех сторон громадное кострище, Палак бросил факел на дровяные ступени, вернулся к бунчуку и, ступив на согнутую спину Мазака, величаво уселся на своего белоснежного мерина.

  Густые клубы белого дыма окутали скалу, помост с разрубленными частями жертвенных животных и сам меч Ария. Сырые дрова долго не хотели поддаваться огню. Но постепенно раздуваемый восточным боспорским ветром огонь набрал силу, разъярился, завыл по-волчьи и охватил скалу снизу доверху длинными, взметнувшимися много выше перекрестья гигантского меча жёлто-оранжевыми языками. Десятки тысяч глаз, как завороженные, глядели со спин всхрапывающих и пятящихся от жара коней и с высоких неапольских стен на поглотивший скалу и божественный меч огонь, окрасивший багряным заревом обвисшие брюха облаков. Наконец стена огня стала спадать, столб сизого дыма, сливавшегося с клубившимися над Священным полем облаками, сделался тоньше и жиже, искр в нём стало меньше...

  Примерно через час, когда дрова перегорели и рассыпались у подножья почерневшей скалы тлеющими в золе углями, Палак, успевший сменить парадное царское облачение на гораздо более удобный походный кафтан и башлык, приказал сидевшему на коне справа от него Зариаку бить сигнал к выступлению в поход. Сняв с запястья плеть, глашатай начал бить шаровидным концом деревянной рукояти в висевший у его правого колена продолговатый веретеноподобный барабан.

  Развернув коня от дымившейся скалы, Палак двинулся за раздвигавшим перед ним, словно волнорез, своим широкогрудым массивным конём ряды всадников бунчужным Тинкасом к огибавшей Священное поле дороге. Справа от царя ехал Зариак, продолжавший усердно колотить рукоятью плети в обтянутый тонкой телячьей кожей барабан (два долгих удара - три коротких) до самого спуска к Пасиаку, а слева занял свое законное место его первый советчик и помощник Иненсимей. Сразу за ними ехали трое братьев царя и трое старших сыновей Марепсемиса: 23-летний Скил, 20-летний Сурнак и ещё не пробовавший вкус вражеской крови 16-летний Фарзой. Что до Эминака, то ему жёны рожали почему-то одних только дочерей. За младшими царевичами ехали царский конюх с парой запасных коней, виночерпий, оружничий, повар и десятеро охранников царя и царского бунчука. Далее следовали телохранители и слуги царевичей с запасными конями, затем пять тысяч сайев - по шесть всадников в ряд (одна тысяча осталась охранять Неаполь), за сайями - в определённом во время последнего обеда у царя порядке - племенные дружины.

  После проезда войска из обеих ворот Неаполя на большую дорогу выехало около сотни накрытых дерюгами высокобортных телег и кибиток запасами стрел, зерна, соли, вина и пр. Здесь же, под надёжной охраной сотни сайев ехал в своей кибитке боспорский посол Полимед. Замыкали обоз кибитки и телеги двух десятков эллинских мастеров - плотников и кузнецов. Что до Посидея, то приняв во внимание его старческую немощь, Палак перед отъездом из дворца велел ему остаться дома и нянчить на покое внуков.

  После того, как голова войска переехала по верхней гребле на правый берег, кто-то за спиной Палака затянул звонким радостным голосом любимую походную песню, тотчас подхваченную сотнями мощных голосов.

  Саранчой мы летим, саранчой на чужое нагрянем,

  И бесстрашно насытим мы алчные души свои,

  И всегда на врага тетиву без ошибки натянем,

  Напитавши стрелу смертоносною желчью змеи.

  Налетим, прошумим - и врага повлечём на аркане.

  Без оглядки стремимся к другой непочатой стране.

  Наше счастье - война, наша верная сила - в колчане,

!*  Наша гордость - в не знающем отдыха быстром коне

  (Примечание: Стих. К.Бальмонта.)

  Хабы и напиты покинули Священное поле последними, получив от царя задание охранять на марше выкативший из Неаполя обоз.

  Когда царский бунчук только двинулся в голове войска к речному обрыву, Скилак подозвал к себе младшего сына. Положа руку ему на плечо, вождь мягко сказал ему, что не может отпустить Ишпакая в дальний путь одного, ведь если нападут тавры, тому с одной рукой от них не отбиться. Поэтому Канит должен вернуться вместе с Ишпакаем в Тавану.