Савмак. Пенталогия (СИ)

  - Смотрите - тавры! - вырвал Савмака из плена сладостных мечтаний возглас Скиргитиса, ехавшего перед ним крайним справа.

  Вздрогнув всем телом, Савмак, как и все, кто ехал рядом, устремил тревожный взгляд направо и вверх, куда указывал плетью Скиргитис. Там, на краю прямовисного речного обрыва, за которым уходил дальше в небо поросший золотисто-зелёным лесом склон массивной горы, застыли, опершись на дубины и копья, три десятка длинноволосых, закутанных в серые, чёрные и бурые звериные шкуры хозяев здешних лесов и гор, которых скифы считали скорее дикими зверьми, нежели людьми. Один из них, по всей видимости, вождь, горделиво поблескивал золотым скифским поясом и мечом, снятыми, должно быть, с убитого когда-то из засады знатного скифа. Стоя на недосягаемой для скифских стрел высоте как раз напротив того места, где узкая долина Напита раздвигалась в вытянутую на северо-восток к Хараку широкую котловину, тавры бессильно провожали алчущими глазами тяжёлую золотую колымагу скифского царя, покрытые красными шкурами колёсные дома женщин царя и нескончаемый, как река, поток его конных воинов.

  По мере того как дорога уходила от Напита вдоль округло заворачивавшего на север обрывистого края плато, глазам сопровождавших Скилура скифов открылись один за одним три высоких, крутосклонных холма, мимо которых пробил себе дорогу к морю невидимый пока в низине Харак. Самый восточный из холмов напиты прозвали Старшим Братом. Немного западнее высился его чуть более низкий Младший Брат. Третий холм, самый высокий и массивный, виднелся несколько поодаль от Двух Братьев, отделённый от них руслом малой речки Таваны. Над серой зубчатой стеной, опоясывавшей его пологую, вытянутую к северу макушку, вскинул со скилакова двора коричнево-зелёные лапы к отбившемуся от небесного стада белокудрому облаку раскидистый дуб.

  Вскоре после полудня тихоходные волы перетащили повозку с царём и царицей через вернувшийся к этому времени в привычное русло и лишь облизавший её высокое днище Харак и остановились в широкой котловине между Хараком, Таваной и волнистыми жёлто-зелёными грядами Таврских гор. Здесь уже вовсю хозяйничали около огромных казанов, кипевших на сотнях костров, тысячи женщин-напиток с густо измазанными кровью лицами. Вместе со слугами, служанками и малолетними детьми они принесли сюда сотни больших корзин со свежеиспечённым хлебом, сырными кругами, луком и чесноком, сотни бурдюков с ячменным пивом, кобыльим бузатом и виноградным вином, приготовленными всем племенем для угощения многочисленных спутников царя.

  Пока в булькавших над огнём казанах доваривалось мясо под присмотром опытных служанок-поварих, а воины снимали с коней чепраки и, накинув повод на руку (ночевать они собирались под Хабеями, потому коней держали при себе), рассаживались вокруг костров, молодые воины во главе с Ариабатом, пастухи, ремесленники, земледельцы, женщины во главе со старой Госой, слуги - всё население Таваны от мала до велика - понесли свои прощальные слёзы и дары царю Скилуру и царице Аттале.

  Когда Мирсина увидела на расстоянии вытянутой руки страшное, расползшееся под слоем воска тёмными гнилостными пятнами, ввалившееся лицо царя и позади него - не менее ужасное, сморщенное, как печёное яблоко, измождённое лицо царицы, которая больше не имела сил сидеть и лежала рядом с мужем, будто мёртвая, из переполнившихся влагой, опушенных чёрными ресницами синих озёр по щекам Мирсины ручьями побежали слёзы, а сердечко защемило от жалости при мысли, что Скилур и Аттала тоже ведь когда-то были красивыми и молодыми, как она с Фарзоем, любили друг друга и не думали о старости и смерти...

  Простившись с царём и старшей царицей, жёны, дочери и невестки вождя Скилака, в соответствии со своим высоким статусом, принялись раздавать кушанья и напитки старшим и младшим царевичам. Жены, дочери и невестки Октамасада отправились к кибиткам прислуживать царице Опие и царевнам, для которых были сварено более нежное мясо уток, гусей, зайцев, ягнят и коз. Слушая похоронный звон погремушек вокруг мёртвого царя, воины, вот уже больше месяца жившие в строгом воздержании, старались не глядеть на сновавших вокруг костров соблазнительных, несмотря на заплаканные, измазанные кровью лица, женщин, - борясь с искушениями, отрешённо сидели, уткнувшись очами в землю. И только старший, перешагнувший уже за четвёртый десяток царевич Марепсемис, не утерпев, ожёг, будто кнутом, алчными глазами аппетитные фигуры и прекрасные даже в горести лица любимой жены и дочери Скилака...

  Передохнув пару часов, спутники царя Скилура, накормленные и напоенные до отвала напитами, вновь сели на коней и двинулись за царской колесницей в гости к хабеям. Женщины и слуги, проводив унылыми взглядами своих отправившихся в поход мужчин и хозяев, молча потянулись с пустыми корзинами, бурдюками и казанами с дымящегося тонкими струйками дотлевающих под горячим пеплом кострищ луга - кто в крепость на горе, а большинство - в вытянувшееся между ручьём и горою селище.

  Скилак взял с собой всех скептухов и воинов, чьи уздечки украшали волосы убитых ими врагов: никто не хотел упустить столь редкостный случай увидеть своими глазами похороны Скилура в каменном кургане-мавзолее и поучаствовать в избрании нового царя.

  Когда войско царя, племя за племенем, стало вытягиваться в походную колонну на уходившей к Хабеям дороге, Скилак перед конным строем не пробовавшей ещё вражьей крови молодёжи объявил Савмаку, что до своего возвращения оставляет его старшим над напитами.

  - Не теряй бдительности, сын, - предупредил вождь, положив жёсткую ладонь на плечо Савмака. - Тавры знают, что наши воины уходят с царём, и могут наведаться к нам за добычей.

  - Будь спокоен, отец! Мы угостим непрошеных гостей копьями, мечами и стрелами - пусть только сунутся! - громко заверил Савмак, преисполнившись гордостью, что в свои семнадцать лет он, пусть и всего на несколько дней, будет полновластным вождём родного племени.

  Скилак со своими воинами пристроился в хвосте царского войска. Савмак, Канит, младшие сыновья Октамасада и других скептухов сопровождали отцов и старших братьев до пересекавшей дорогу пограничной балки, за которой владыку скифов ждала огромная, охваченная неподдельным горем толпа соседей хабов во главе с вождём Госоном. Полсотни знатных юношей-напитов несколько минут тоскливо глядели вслед уходившему к Хабеям войску, переживая и горько сожалея, что для них самих туда путь, увы, заказан. Наконец Савмак, как и подобает вождю, первым развернул своего Ворона и потрусил походной рысцой назад к Таване. Бросив напоследок полные зависти и горечи взгляды на удалявшихся отцов и старших братьев, поворотили коней и остальные.

  Некоторое время все скакали молча, понурив головы и уткнувшись взглядами в коротко стриженые гривы своих коней. Лишь когда за поворотом дороги из-за обрывистого края изрезанного узкими оврагами и промоинами западного плато показалась вдали Тавана, скакавший рядом с Савмаком Канит, поглядев на открывшееся слева широкое устье ущелья, из которого выбегала к дороге речка Тавана, решился прервать затянувшееся молчание.

  - А хорошо бы, чтоб тавры в самом деле напали на Тавану, а мы бы их перебили и стали настоящими воинами! - высказал он вслух то, что, наверное, сейчас вертелось в головах многих спутников Савмака. Но, увы - в прилегающей к Таване с востока широкой котловине всё было тихо, мирно и спокойно, если не считать грызни, лая и скулежа множества сбежавшихся на пиршество собак, рыскавших по изгаженной свежим конским навозом и мочой стоянке войска в поисках костей, да недовольного карканья круживших над дымящимся полем ворон.

  - А что, если нам оставить для тавров приманку? А, Савмак? - повернул к Савмаку вспыхнувшее надеждой лицо ехавший по правую руку от него Сакдарис. - Пустить сюда на ночной выпас табун коней с небольшой охраной, а самим стать за горой в засаду. Тавры наверняка спустятся за лёгкой поживой - тут мы их и накроем! Тогда те из нас, кому повезёт убить вора, завтра догнали бы наших на неапольской дороге. А, Савмак?