Дикое золото

мею в виду, армейский… Теперь – жандарм.

– А вы бывший пехотинец или кавалерист?

– Кавалерист.

– Интересно. Сейчас проверим, не врете ли…

Она спустилась с дощатого крыльца, стуча каблуками. Возле крыльца восседал на коне прямой, как тополь, черкес Исмаил-оглы, одетый совершенно так же, как тогда на вокзале, держал в поводу второго коня, рыжего.

Татьяна взлетела в седло, едва коснувшись стремени, властно распорядилась:

– Слезай. Отдай коня господину инженеру. Ну?

– А он сумэит на лошить? – с сомнением спросил черкес, оглядев Бестужева без всякого уважения. – Ти, барышня Татьян, мине всэгда поручен… Башка отвечаю, сама знаишь.

– Я кому сказала?

Черкес нехотя слез – скорее, сполз, каждый миг ожидая, что юная хозяйка передумает. Она решительно задрала подбородок:

– Свободен!

– Ти сматри, – сказал бровастый черкес, крайне неохотно передавая Бестужеву повод. – Лошить наравыстый, не лубит нэумелый…

Бестужев, не собираясь ударить в грязь лицом, подобрал поводья, оперся ладонью на луку, одним рывком подбросил тело – и вполне исправно взлетел в седло, не коснувшись стремян.

– Н-ну, пока нэ плох… – критически заключил Исмаил-оглы. – Толко ти пасматрывай…

Татьяна лихо развернула своего рыжего, подняв на дыбы, – и помчалась галопом по широкой улице, застроенной домами лишь с одной стороны, вдоль зеленой чащобы. Бестужев поскакал следом, впервые почувствовав себя уверенно за все время общения с ней, в чем-чем, а в верховой езде он мог не ударить в грязь лицом. Гнедой оказался не таким уж норовистым, почуяв опытную руку, не откалывал номеров, шел ровным коротким галопом.

Они вскачь промчались мимо домов, свернули вправо, кони пошли в гору. Первое время Татьяна то и дело оглядывалась, явно оценивая спутника, но потом убедилась, что придраться не к чему, и перестала. Узел волос рассыпался совсем, золотая коса упала на спину, рыжий наддал, и Бестужев подхлестнул своего, стараясь не отставать, уклоняясь от близких сосновых лап, так и норовивших хлестнуть по лицу. Бездумная, привычная скачка подняла ему настроение и даже вернула уверенность в себе.

Татьяна придержала коня на вершине утеса. Аршинах в пяти перед ними он круто обрывался, уходил вниз полосой дикого серого камня. Вид открывался потрясающий, на добрых два десятка верст. Слева на расчищенных прогалинах светлели дома, разбросанные далеко, вольготно, на значительном пространстве, пожалуй что, не уступавшем по величине иному уездному городу. Справа тянулась сплошная тайга, кое-где вспучивавшаяся сопками, замкнутая у горизонта закутанными голубоватой дымкой вершинами гор. Густо и свежо пахло лесными ароматами, непривычными для Бестужева.

– Ну, как вам это по сравнению с Петербургом? – засмеялась она. – Есть некоторая разница?

– Пожалуй, – сказал Бестужев, похлопывая по шее мотавшего головой коня. – Дико, первозданно, возможно, и романтично…

– Фу, какой вы скучный!

– Я городской человек, – пожал он плечами. – Хотя и провел детство у матушки в имении, но