Здесь русский дух...

О качестве работы пластунов и говорить не приходилось. Все когда-то началось с прибившихся к албазинцам беглых донских и запорожских казаков, которые, живя в своих южных домах, с детства владели этим искусством. Те в свое время могли сутками сидеть в плавнях и камышах, выжидая неприятеля, а то и незамеченными пробраться на животе во вражеский стан. Потом люди постарели, но пластунское искусство они передали своим сыновьям. Теперь уже тем приходится совершать чудеса. Старшим у них служил десятник Петр Опарин, который, чуть окрепнув после тяжелого ранения, лишь третьего дня вернулся в Албазин вместе с Дашкой и двумя ее младшими братьями.

— Свадьбу-то когда будем гулять? — увидев, как светятся Петровы глаза, подначивали его казачки.

Петр спокойно реагировал на подколки друзей.

— Побьем маньчжура, и гульнем, — ответил он.

Той же ночью Петр с товарищами незаметно подкрались к еще пахнущей свежей смолой неприятельской городьбе и, заложив меж бревен пороховые заряды, взорвали ее. В стане врага началась паника.

— Русские! Русские! — проснувшись от взрывов, в испуге кричали маньчжуры. Наблюдавшие эту сцену казаки видели, как те, гонимые поднявшимся огненным смерчем, в страхе метались среди горящих руин, не обращая внимания на команды своих начальников.

— Эх, сейчас надо пушками по ним вдарить! — мечтательно произнес кто-то из казаков.

— Еще лучше бить их клинками, — сказал другой. — Где наш воевода? Пускай ведет нас в бой.

— Ляксей Ларионыч, может, и впрямь?.. — послышался в темноте голос Черниговского.

— И не думайте! — вместо него ответил Бейтон. — Нас слишком мало. Маньчжуры опомнятся, и что тогда?..

— Эх ты, немецкая твоя душа! — послышался в темноте чей-то недовольный голос. — Ты казаков наших не знаешь.

— Все равно нельзя, — стоял на своем полковник.

— Нельзя, так нельзя, — послышалось в ответ.

Казалось, все казаки сожалели о неиспытанном чуде победы, до которой, казалось им, рукой было подать. У русских чесались руки, но чего они могли сделать? Стояли они теперь и беспомощно наблюдали за тем, как их заклятые враги, крича и сбивая на ходу друг друга, метались по охваченным пламенем позициям.

…И на этот раз захватчики не ушли. Тринадцатого июля они предприняли атаку крепости с юга, но казаки вышли навстречу через ворота проездной башни и вступили с маньчжурами в бой. Враги штурмовали крепость до рассвета, но безуспешно. Целый день они потом зализывали раны, а в ночь на пятнадцатое большой отряд маньчжур попытался захватить защитников крепости врасплох, но попал в засаду и был наголову разбит.

Неудачей закончились и две последующие попытки маньчжур захватить русскую крепость. Тогда они стали делать подкоп под крепостную стену, но казаки раскусили нехитрый маневр и встретили врагов огнем. После этого те больше не решились лезть на рожон, а стали под прикрытием артиллерии и лучного боя снова возводить вблизи стен Албазина укрепления, желая обложить крепость со всех сторон. Наученные горьким опытом, они теперь неизменно были начеку, поэтому даже пластунам не удавалось приблизиться к вражеским позициям. Там по ночам горели костры, отпугивая и человека, и зверя.

Работа велась постоянно. К середине августа подготовили вал с бойницами и четырьмя высокими раскатами для артиллерии. Тут же появились пушки, из которых двадцать голландских наемников-иезуитов принялись ожесточенно обстреливать крепость, не давая казакам поднять головы.

— Братцы! Долго ли мы будем терпеть несправедливость? — ворчали казаки. — Уже не можем постоять за себя? Где наша артиллерия? Где наши хваленые пластуны?

Дни шли, а положение не менялось. Маньчжуры продолжали беспрерывно обстреливать крепость из пушек, на что казаки отвечали лишь редкими ударами, памятуя о дефиците ядер, остающихся в запасе.

Главные беды поджидали казаков впереди. Когда к концу третьей недели осады подсчитали, то оказалось, что из восьми медных пушек в крепости не осталось и половины, остальные уничтожил враг. Вместе с тем уничтожили и все три пищали и единственную имевшуюся у осажденных верховую пушку, без которой теперь нечем стало вести навесную стрельбу по вражеским укрытиям.

Снова пытались делать вылазки. Чаще те заканчивались ничем, но, случалось, казакам везло и им удавалось отвести душу. На следующий день, чтобы отомстить им за ночной погром, маньчжуры открывали такую бешеную пальбу, что от их ядер и петард просто не было возможности спастись. Особо они разозлились, когда в середине августа казакам удалось взорвать северную батарею противника. Такого ужаса албазинцы прежде еще не испытывали. Казалось, само небо восстало против них. В тот день маньчжуры выпустили по крепости не одну сотню ядер и петард, и если б не скрывавший крепость земляной вал, враги могли сравнять его с землей.

— Так, братцы… — на следующее утро, призвав к себе десятников, обратился к ним Толбузин. — Так дело не пойдет. Столько людей уже потеряли!.. Давайте-ка думать, как нам их воеводу взять в плен. Возьмем его — тогда и делу конец. Ведь сколько голов, столько и умов…

— Эх, мы и не знаем, где главный демон прячется, — вздохнул десятник Матвей Кафтанов.

— Разведчик нужен, — предложил Федор Опарин.

— Если разведчик, так и ступайте за ним.

Скоро Петровы пластуны доставили пленного, которого даже пытать не пришлось. Испугавшись страшных бородатых людей, притащивших азиата связанным по рукам и ногам в приказную избу, он без всякого принуждения сам обо всем рассказал. По его словам, намет командующего был хорошо укрыт за земляным валом, с восточной его стороны. Только он тут же оговорился, что казакам вряд ли удастся взять генерала в плен, ведь тот часто меняет свое место пребывания. То он ночует в лесу, то в поле, то где-нибудь на берегу реки… Все же чаще его видят на острове, находящемся прямо напротив крепости. Попасть на него, сказал пленный, непросто, так как он со всех сторон окружен высокой стеной с тремя рядами рогаток, а также тщательно охраняется.

Об этом и без него тут знали. Разведчики Толбузина не раз пытались проникнуть на остров, но безуспешно. Охранники неизменно стояли начеку. Заметив казаков, они поднимали шум, и бедным лазутчикам оставалось только прыгать в воду и плыть к своему берегу. Хорошо, если им удавалось уйти, но ведь, случалось, они погибали.

— Надо Улуя с его людьми послать, — когда в следующий раз Толбузин, призвав к себе десятников, снова завел разговор о маньчжурском генерале, выступил вперед Иван Усов. — Тунгусы — хитрые бестии, они в любую щель пролезут.

— Так-то оно так, но это не тот случай, — усомнился Алексей Ларионович. — Им легко подсмотреть и подслушать, а тут силу надо применять. Воевода-то маньчжурский не один ходит, со свитой. Пошлю-ка я Петьку Опарина с его ребятами.

— Какой ему! Пускай вначале раны свои заживит… — тут же поднялся Федор. — Я пойду вместо него. Возьму надежных людей и приведу вам генерала.

Петр же сразу взбунтовался.

— Ты что, бать! Какие раны? Я ведь про них давно забыл, — заявил он. — Тебе, старому, куда идти? Дружки твои давно уже не те. Мы, наоборот, молодые, у нас и силы есть, и сноровка.

— Силы у них есть!.. — передразнил парня Федор. — Запомни, сынок: старый ворон мимо не каркнет. Сиди и молчи…

— Ты мне рот-то не затыкай! — мгновенно встал на дыбы Петр. — Я тоже не лыком шитый, понял?

Федор побагровел.

— Вон как ты заговорил! — грозно взглянул он на Петра. — Цыц у меня!

— Нашла коса на камень, — усмехнулся десятник Матвей Кафтанов. — Пускай-ка строптивцев воевода рассудит. Дело-то серьезней некуда.

— Точно! — поддержали его казаки. — Говори, Ляксей Ларионыч! Как скажешь, так и будет.

Толбузин встал из-за стола и, заложив руки за спину, с задумчивым видом стал ходить по горнице. Казаки ждали…

— Оба пойдете, — произнес воевода. — Только, чур, не ругайтесь! Узнаю — не пожалею.

— Им еще вернуться надо, — невесело сказал кто-то из казаков.