Возвращение Амура

Испуганная Катрин бросилась на помощь Чайковскому, и ей в лицо ударила снизу волна удивительно тонкого, нежного и в то же время удушающего, щиплющего глаза аромата. Это пахли цветы багульника.

Вдвоем они отнесли в сторону от дороги и положили на траву бесчувственное тело Муравьева, а к ним уже спешили и Вагранов с Элизой и Штубендорфом, и Струве с Енгалычевым, и казаки, и обслуга, и конечно же вездесущие буряты.

– Что такое? Что случилось? – слышалось растерянно-безответное бормотание вокруг распростертого генерал-губернатора и доктора, который молча оказывал первую помощь неожиданному пациенту: расстегнул его мундир, развязал шейный галстук и совал под нос какой-то пузырек. Екатерина Николаевна, опустившись на траву, держала голову мужа на коленях.

– Цветки это багульничьи, – сказал урядник Аникей Черных, и все уставились на него, будто впервые увидели. – Не каждый человек запах ихний примает. Вот и генерала нашего с него воротит. А другому кому вовсе и ничего.

Аникей посмотрел на Вагранова и Элизу, и все остальные, как по команде, повернулись к ним. Иван Васильевич только развел руками, как бы говоря: «Что тут поделаешь?!» А Элиза покивала и вытерла глаза кружевным платочком.

В этот момент генерал чихнул, и внимание окружающих переключилось на него.

Он открыл глаза, обвел взглядом склонившиеся лица и сморщился, как от сильной боли.

– Как вы себя чувствуете, ваше превосходительство? – спросил доктор.

– Наверное, так же, как Дон Кихот Ламанчский после схватки с ветряной мельницей, – медленно ответил генерал.

– О-о! – в голос, но с разной интонацией, произнесли Катрин и Штубендорф. Она – с радостным удовольствием от того, что муж знает этого героя литературы и может шутить не в самом лучшем для шуток состоянии. Он – с уважительным почтением к тому, что генерал-губернатор сохраняет свое лицо даже в столь непрезентабельном виде.

Муравьев с некоторым трудом поднялся, слуга Василий бросился его отряхивать от травяной прошлогодней трухи, но хозяин отстранил его:

– Иди, Василий, к своему тарантасу, надо ехать. Все – по местам!

Когда все разошлись и у брички остались лишь сами Муравьевы и Штубендорф, Николай Николаевич спросил:

– Доктор, благодарю вас за помощь, но все-таки что это было?

– Я бы назвал это предупреждением самой природы: будьте осторожнее. Не покупайтесь на красоту.

Муравьев кивнул, с грустью глядя на рассыпанные ветки и растоптанные цветы. И, уже снова сидя в бричке, огорченно сказал Катрин:

– Не вышло из меня романтического героя.

На Качугской пристани собралось великое множество народу: помимо самих отъезжающих, была вся местная администрация, священник и диакон местной церкви, качугские купцы и мещане, крестьяне из окрестных деревень, а также рабочие, строившие лодки и обновлявшие причалы.

Все ждали торжественных проводов генерал-губернаторской экспедиции, назначенных на три часа пополудни.

Разумеется, здесь были и буряты со своими тайшами. Они перед этим сопроводили генеральский поезд до гостинички, в которой временно, до отправки, разместились основные участники, а затем последовали за бричкой, отвезшей Муравьева и Струве на пристань: генерал-губернатор и начальник экспедиции намеревались предварительно обследовать те средства, на которых им предстояло плыть.

Конечно, это следовало сделать гораздо раньше, но у главного начальника края на то не было времени, а Струве, занимаясь свалившимися вдруг на него заботами, просто не успел.

Однопалубные лодки-павозки, громоздкие и неуклюжие, строившиеся с осени и стоившие губернской казне немалых денег, вызвали у генерал-губернатора большое неудовольствие. В сопровождении начальника местной «верфи» он обошел, а вернее – обежал, двигаясь спорым и легким шагом, все три весьма непривлекательных деревянных сооружения, поставленные каждый у своего причала; осмотрел каюты и общие помещения, размещение грузов, рабочие места для гребцов, даже проверил парусное оснащение, хотя, по собственному признанию, ничего в этом не понимал.

После осмотра сказал главному «судостроителю»:

– Выпороть бы тебя за такую работу, но погожу – посмотрю, каковы эти уроды будут в деле. Ежели плохи – держись за штаны: пощады не будет.

По возвращении в гостиничку генерал сел за стол – написать последние письма, чтобы отправить их с Чайковским. Пользуясь выпавшим свободным временем, он их обдумывал всю дорогу до Качуга. Письма предназначались неприятным для Муравьева людям, но были, по его глубокому убеждению, крайне необходимы, поскольку снова и снова касались самого насущного для него вопроса – выхода на Амур.

В первом он, зная о новом посольстве в Китай, просил Нессельроде обязать пристава этой миссии писать ему, генерал-губернатору, обо всем, что делается в Поднебесной империи, и ничего нового в сношениях с китайским правительством не предпринимать, пока не решится главный вопрос – по Амуру.

Второе – министру финансов Вронченко – вновь напоминало, что кяхтинская торговля клонится к упадку (по причине более дешевой доставки англичанами морем в Европу традиционных китайских товаров), и надо искать новые торговые направления, уходя от извечной российской неподвижности к новым предприятиям.

Под «новыми направлениями» и «новыми предприятиями» Муравьев, естественно, разумел освоение Амура.

Конечно, Николай Николаевич был почти уверен, что и канцлер, и министр оставят его просьбы без внимания, более того, могут поступить совсем наоборот, но сказать свое слово он считал для себя обязательным.

Струве между тем как начальник экспедиции занимался распределением по лодкам участников похода. На первой – генерал с супругой и Элиза Христиани, а также штабс-капитан Вагранов в качестве старшего адъютанта, камердинер Василий и повар с помощником. На этом павозке устроена была столовая для завтрака и обеда основных членов экспедиции. На втором должны разместиться Струве, Енгалычев и Штубендорф, а также казаки охраны с урядником Аникеем Черныхом. Кроме того, на первый и второй были назначены по пять солдат в помощь гребцам. На третьем, самом большом, обосновались остальные двадцать нижних чинов.

Проводы прошли быстро и слаженно. Все погрузились на свои павозки. Священник благословил экспедицию в лице генерал-губернатора. Купцы преподнесли «на дорожку» несколько корзин со снедью – на каждый павозок, как тут же указал Муравьев, без различия содержимого, крестьяне – по большому мешку жареных кедровых орехов, «чтобы скучно не было», генерал поблагодарил всех, и на этом торжество закончилось. Под крики «ура» остающихся павозки отчалили один за другим на веслах, на стрежне подняли паруса и быстро стали удаляться.

Первая в истории Восточной Сибири экспедиция генерал-губернатора в Камчатку началась.

Глава 17

Вогул в компании Гурана и Хрипатого сидел на кухне в просторной избе, пил самогон, сосредоточенно закусывая солеными груздями, сдобренными нарезанным кольцами репчатым луком и кедровым маслом. На столе стояли плошки с вареной рассыпчатой картошкой, квашеной капустой, бледно-фиолетовой от добавленной свеклы, мятыми, бочковой засолки, огурцами, но все участники застолья налегали на грибы – уж очень вкусны были крепкие мясистые сероватые кружочки в коричневых потеках ароматного масла.

Гуран, кряжистый бородатый мужик с лысой, как колено, головой, разлил по стаканам коричневато-зеленую жидкость – самогон был настоян на травах и кедровых орешках с добавлением отвара багульника – и взялся за свой:

– Ну и где ж он, твой дружок-начальник? Штоф кончатся, а его не видать.

И, словно в ответ на его упрек, в дверь постучали условным стуком: три быстрых двойных и три медленных коротких.

– Легок на помине, – буркнул Хрипатый.

– Цыц! – сказал Вогул и поднялся, чтобы откинуть толстый железный крюк.

Вошел Анри. Быстрым взглядом он окинул застолье и снял шляпу.