Возвращение Амура

Волынов, светясь добрыми глазами и мягкой, чуть заметной улыбкой, указал на стол, на котором возвышалась стопка пакетов:

– Извольте, ваше превосходительство, почта из Петербурга.

– Обогнала, выходит, меня, – усмехнулся Муравьев. – Что ж, посмотрим, чем нас столица порадует. А вы, Петр Игнатьевич, будьте любезны, организуйте чай. Покрепче, без сахара и с молоком.

Волынов поклонился и вышел из комнаты. Генерал сел за стол и углубился в бумаги. Первым делом вскрыл, конечно, пакеты с пометкой «Срочно». Что-то прочитал равнодушно и отложил, на некоторых листах сделал заметки на будущие действия… и вдруг лицо его покрылось пятнами, а потом и вовсе побагровело:

– Какая подлость! – Вошедший с чаем Волынов попал под взрыв генеральского негодования и еле-еле успел поставить подносик с чайником, молочником и чашками на край стола: – Да я знать не знаю ни о какой комиссии, ни о каком подполковнике Ахте!

Как всегда в таких случаях, Муравьеву стало не хватать пространства для выплеска гнева. Он вскочил и заметался по комнате из угла в угол, едва не сшибая стулья:

– Бедный государь! Опять его обманули! Не было никаких предварительных со мною сношений! Это – ложь! Все – ложь!.. Нет, вы представляете, что делается?! Им же прекрасно было известно, когда я отправляюсь в Камчатку, и именно в это время Нессельроде решает направить секретную комиссию для уточнения границы и изучения левого берега Амура. Каково?! Изучать берег реки, не касаясь самой реки, не имея права выйти к ней, чтобы, не дай бог, не обеспокоился страшный Китай! Китайцы англичанами напуганы, а тут – нате вам! – русские с комиссией, да еще секретной! Что за комиссия, Создатель?! Они что, идиоты? А?! – Генерал обратился к начальнику области – тот неопределенно пожал плечами. Его заботы были слишком далеки от таких вопросов. Вместо ответа он подвинул в сторону генерала чашку с чаем, но Муравьев не обратил на нее внимания. Уперев обе руки в стол, он потянулся к по-прежнему стоявшему Волынову и лицом к лицу четко проговорил: – Пока устье Амура нами не занято, пока не проведены хотя бы предварительные переговоры с Китаем, от такой комиссии будет только вред! Она в любом случае переполошит Китай и осложнит наши отношения. Надобно отложить комиссию, хотя бы до моего возвращения из Камчатки. Я прикажу Зарину задержать этого Ахте в Иркутске и напишу обо всем государю. Он, в отличие от Нессельроде, человек вменяемый и, надеюсь, меня поддержит. Петр Игнатьевич, срочно готовьте гонца в Иркутск, а там пакет отправят в Петербург! К утру письмо будет готово. А теперь, будьте любезны, проводите меня к моим спутникам.

Вообще-то, по принятым для высшей администрации правилам, сопровождающие генерал-губернатора подчиненные назывались его свитой, но Муравьев старательно избегал этого слова, не желая – и не умея – выглядеть царским вельможей.

На деревянном высоком крыльце, с которого открывался прекрасный вид на величественную Лену, уже укрывавшуюся сумеречным покрывалом, они столкнулись со Струве, который спешно поднимался по ступенькам.

– Петр Игнатьевич, на причале мы не стали знакомиться со всеми, я предполагал сделать это за ужином. Но сейчас знакомьтесь: Бернгард Васильевич Струве, начальник нашей экспедиции. – Волынов как человек военный отдал честь и пожал протянутую молодым человеком руку. – Вы проверили, Бернгард Васильевич, все ли готово для нашего дальнейшего пути?

– Все, Николай Николаевич, за исключением лошадей и проводников.

Муравьев повернулся к Волынову с невысказанным вопросом.

– Вас, ваше превосходительство, – пояснил Волынов, – будут сопровождать якуты-проводники Афанасий и Семен и обслуга лошадей. С самими лошадьми трудно, здесь, в Якутске, мы подобрали полторы сотни, а на других станциях много сложнее. Особенно после Усть-Маи.

– Постойте, сколько, вы сказали, лошадей?! – изумленно спросил Муравьев.

– Полторы сотни! – подтвердил Струве.

– Бернгард Васильевич, как это понимать?! Я приказывал – не более сорока!

– Груза много, ваше превосходительство, – вмешался Волынов. – Продовольствие для людей, корм для лошадей, там же нет ничего – голые горы. И вашему предшественнику Руперту требовалось куда больше, хотя он только до Маи добирался…

– У меня нет денег, чтобы оплачивать прогонные, – жестко сказал генерал-губернатор. – Нижних чинов для Охотского порта, Петр Игнатьевич, отправьте отдельно за счет Русско-Американской компании, у нас такая с ними договоренность. Мы же ограничимся лишь крайне необходимым. С сорока лошадьми справимся и сами, без обслуги. Вам, господин Струве, я поручил руководство экспедицией, так извольте быть настоящим начальником, а не размазней! На первый раз прощаю, но это – последний раз!

Глава 19

Караван генерал-губернатора остановился на большой, полого сбегающей к реке луговине возле лодочной переправы.

Река в спокойное время была, видимо, небольшая, но быстрая – сейчас же она вздулась, желтые от глины потоки несли обломки веток, смытый береговой мусор; вода подбиралась к двум избушкам лодочников, которые предусмотрительно были поставлены хозяевами на возвышенности. К избушкам примыкали низкие бревенчатые стайки для домашней живности (эта самая живность – две лошади и две коровы-пеструхи – по причине хорошей погоды свободно кормилась неподалеку на молодой траве); огороженные жердями огородные грядки нежно светились зеленью ростков.

Лодочники со своими семьями сгрудились возле одной избы. Семьи были не по-русски невелики: на две всего пятеро ребятишек. Отцы – невысокие, жилистые, большерукие – одеты в одинаковые армяки, перевязанные веревочными поясами; матери – худые, что видно даже под свободными сарафанами и старенькими, вытертыми душегреями, головы покрыты ситцевыми, в незабудках, платочками. Ребятишки – белоголовая мелкота от двух до шести лет, три девочки и два мальчугана – все в посконных рубашонках ниже колен, вполне возможно, без штанов. Родители в лаптях, а ребятня – босоногая.

В общем, бедность беспросветная.

Все это Струве охватил одним внимательным взглядом, пока путешественники спешивались, и посожалел, что ничем не может помочь этим несчастным бесправным людям, невесть когда и откуда заброшенным в эти дикие земли. Особенно жаль было детей, которые всегда еще более бесправны, чем взрослые. Когда прошлой осенью генерал-губернатор поручил ему закупки зерна для снабжения административных учреждений и войсковых частей, определив официальную предельную цену в 30 копеек за пуд, а неофициально позволив 32, Бернгард Васильевич использовал свои возможности в полной мере. В богатых хозяйствах давал цену ниже, в бедных (которые, может, и не продавали бы хлеб, да деньги нужны) – выше, именно потому, что жалел в этих семьях оборванных детей. Узрев превышение установленной цены, управляющий отделением Главного Управления Николай Егорович Тюменцев пригрозил отдать его под суд, но Муравьев взял молодого чиновника под свою защиту, тем более что в среднем Струве почти уложился в отпущенные суммы. Разницу генерал покрыл из своего жалованья. Он уже неоднократно прибегал к этому источнику, когда для оплаты затрат, необходимых для ускорения или улучшения дела, не хватало казенных средств…

От этих мыслей Бернгарда Васильевича отвлекло тревожное зрелище с трудом спускающейся с лошади Екатерины Николаевны. Ей помогали камердинер Муравьева Василий и адъютант Енгалычев. Туда же устремилась Элиза. Сам генерал, не заметив происходящего, отошел к лодочникам. Струве поспешил к нему:

– Николай Николаевич, надо устроить привал, лучше всего до утра. Екатерину Николаевну, похоже, сильно растрясло в мужском седле.

Муравьев недовольно оглянулся:

– У нас все расписано по часам. Мы не выполнили и половины нормы дневного перехода.

Быстрым шагом генерал направился к жене, присевшей на валун, возле нее суетилась Элиза.

– В чем дело, дорогая?

– Мне бы полежать… Давно не ездила верхом.