Бесконечность

Пред злой природой, побуждавший смертных

Объединяться, станет непреложным

И зрелым знаньем, – распри

Прейдут, и справедливость

И узы милосердья на земле

Не на пустом и выспреннем мечтанье

Уже держаться будут – на ином,

Не шатком основанье.

Порой на этих склонах

Покинутых, что в темное одеты

Потоками, застывшими волнисто,

Сижу средь ночи. Вижу как над долом

Печальным в ясной синеве пылают

Звезды, в далеком отражаясь море –

Весь мир тогда их быстрых полон искр.

Мерцающие точки, но огромны –

И точка перед ними вся земля,

И море, и мы все, что на земле

Почти ничто, они и знать не знают

О нас; и дальше эти

Скопления, что перьями тумана

Отсюда кажутся: и человек,

И шар земной, и мириады наших

Звезд, с нашим солнцем, им иль не видны

Иль дымом видятся таким же. Глядя

На них, с чем мне сравнить

Тебя, о человек? Здесь на руинах

Твой жалкий жребий вспомню и как мнишь

Себя венцом творенья, господином

Всего, что в мире есть, как любишь ты

Хвалиться тем, что боги,

Творители вселенной нисходили

К песчинке сей, что среди нас землей

Зовется, чтоб с тобою говорить;

Как, возвращаясь к грезам

Отвергнутым, высокомерный век

Вновь норовит судить

Того, чья мысль трезва…

Что думать мне? И чувства и слова

Какие посетят?

Чем дальше обольщаться?

Не знаю плакать мне или смеяться.

Как где-то яблоко, упавши с ветки

(Ничто как осень поздняя и зрелость

Тому виной) уютные жилища

Народа муравьиного, все лето

Усердно возводимые, и с ними

Всё что в каморках тех припасено, –

В миг разорит, раздавит,

Лишь вмятину оставит на земле, –

Так, сверху вдруг обрушась,

Извергнутые чревом

Гудящим – пепел, камни,

Огонь и тьма, потоки

Кипящие расплавленной руды,

По склонам этим мчась,

Враз обратили в прах

И города, которым

Подножьем ласковым служило море,

И обитателей, и их труды.

Травою скудной склон

Порос – коза пасется. На другом

Поверх поверженных горой жестокой

Воздвиглись стены новые – и тоже

Как будто попираемы пятой

Ее. Не более чем к муравьям

Благоволит природа

К людскому племени. А если всё же

Они страдают чаще,

То только потому что плодовитей.

Нас меньше на планете,

Чем этой мелкоты в одной лишь чаще.

Столетий восемнадцать

Прошло с тех пор, как огненная сила

Три города со всем их населеньем

Смела с лица земли. Бедняк-крестьянин,

Обхаживая чахлый виноградник,

Что средь камней и пепла

Поднялся чудом, смотрит по привычке

На грозную вершину, что доныне

Нрав не смирила и грозит бедою

Ему и чадам, крову

Их ветхому. И ночью

Под зыбким небом не смыкая глаз

На крыше хижины своей опять

Он мается без сна, приляжет только

И тут же вскакивает – проверять

Как движется по склону

Кремнистому поток, что из утробы

Горы огнем извергся, озарив

Уснувший было Капри,

Неаполь, Мерджеллину, весь залив.

Коль близко подойдет, иль вдруг в колодце

Начнет бурлить и закипать вода,

Тут ждать нельзя – жену, детишек будит

И, что-то из пожиток прихватив,

Бежит. И вот уж издали глядит,

Как дом его, несчастное гнездо,

С клочком земли – спасеньем

От голода – становится добычей

Змеи гремучей, что уже настигла,

Чтоб всё пожрав, потом окаменеть

На долгие века.

Вот из забвенья древнего выходит

На белый свет Помпея,

Как тот скелет, что долго ждал, пока

Корысть иль любопытство

Его не удосужились поднять.

И с площади пустынной –

Среди колонн щербатых

Остановившись – созерцает странник

Двойную гору, что опять дымится,

Грозя погибшим стенам;

И средь ночи, что страшных тайн полна,

По гулким циркам, оскверненным храмам,

Среди домов разрушенных, где мыши

Летучие ютятся –

Зловещим факелом гуляет отблеск

Огня смертельного и всю округу

Кроваво озаряет.

Так – к людям равнодушна, и к векам,

Прошедшим и грядущим, к поколеньям,

Сменяющим друг друга, –

Всегда юна природа

И, продолжая бесконечный путь,

Словно стоит на месте.

Меж тем проходят царства, и народы,

И языки – ей дела нет. Что ж мы?

Всё хвалимся бессмертьем, бесполезный,

Тупой твердя урок.

А ты, душистый дрок,

Что, гибкий, как лоза,

Узорами своими украшаешь

Пустыню эту? – И тебе придется,

Жестокой силе уступив, исчезнуть

Под натиском подземного огня,

Что, возвратившись на круги своя,

К твоей прохладе жадно

Потянется. Пред бременем смертельным

Головкою невинной

Склонишься, но до той поры не будешь

Ни малодушно умолять врага,

Ни в самомнении слепом до звезд

Тянуться, ни над скудной

Землей превозноситься,

Где лишь по воле случая пришлось

Тебе на свет родиться,

И – человека проще и мудрей –

Едва ли возомнишь,

Что род твой здесь соделался бессмертным

По воле провиденья иль твоей.

Джакомо Леопарди. Греческие оды и не только [1]

Джакомо Леопарди (1798–1837) – величайший поэт Италии XIX века, поэт-мыслитель, соединивший в своем творчестве «космический пессимизм» и дерзновение, классицизм и романтизм, философский материализм и стремление к абсолютному идеалу. Помимо сборника «Сanti » («Песни»), трижды издававшегося при жизни, он оставил нам философскую прозу («Рассуждения итальянца о романтической поэзии», «Нравственные очерки», «Дневник размышлений») и многочисленные переводы и подражания древним. Надпись на его надгробии гласит: «… автору стихов, могущему сравниться разве что с греками…»

Леопарди родился в 1798 году в Реканати, в старинной патрицианской семье. С детства страдая серьезным физическим недугом, он почти все время проводил в уникальной библиотеке отца, графа Мональдо, насчитывавшей более 16 000 книг.

Отрочество было для Леопарди временем фанатичного самообразования. К пятнадцати годам он уже в совершенстве изучил латынь, греческий и древнееврейский, переводил античных авторов, писал стихи и научные трактаты. Среди его переводов с греческого – идиллии Мосха, пародийная поэма о войне мышей и лягушек «Батрахомиомахия», первая книга «Одиссеи»; с латинского – «Энеида» Вергилия. К своему совершеннолетию он достиг всего, чего можно было желать, в образовании, но окончательно разрушил свое здоровье.

Можно сказать, что для каждого итальянца античная культура является родной, но любовь к античности у Леопарди совершенно особенная. Приняв близко к сердцу ее красоту и благородные идеалы, он живет в ней, как в природе, и самим своим присутствием преображает ее. Удивительно пластичный стих Леопарди звучит свободным и дерзким отголоском стиха античного.