Бесконечность

Лишь призрак дорогой, еще бывает,

На миг вернется и уйдет. А ты –

Жива и до сих пор прекрасна – всех

Других прекрасней, может. Но огонь,

Тобой рожденный, отпылав, погас.

Я не тебя любил, но ту, другую,

Жизнь сердца, что теперь плитой надгробной

В нем стала. Не тебя – ее так долго

Боготворил и красоту ее

Небесную искал в твоих глазах,

И, с самого начала разгадав

Тебя, твои уловки и обманы,

Всё ж за тобою следовал покорно,

Не обольщаясь, но терпя свой плен,

Суровый, долгий, только для того,

Чтоб дивное то сходство наблюдать.

Хвались теперь, рассказывай, что ты –

Единственная среди всех, пред кем

Я гордой головой клонился, сердцем

Неукротимым. Первой ты была –

Надеюсь и последней – перед кем я

Взор опускал, дрожал – теперь и вспомнить

Мне странно, – и потерянный, любое

Желание твое, и каждый жест,

И слово каждое ловил; бледнел,

Когда не в духе ты, при первом знаке

Благоприятном ликовал, при взгляде

Любом в лице менялся. Но прошло

Очарованье, и, разбившись, пали

Оковы. – Радуюсь. И после рабства

И наважденья долгого готов

Вновь быть благоразумным и свободным.

И скуки не боюсь. Ведь если жизнь

Без чувств, иллюзий, милых заблуждений –

Есть ночь беззвездная, почти зима,

То мне пред ней достаточно того

Простого утешенья, мести той,

Что ныне, праздный, лежа среди трав,

Я землю, небо, горизонт морской

С улыбкой созерцаю – и спокоен.

К себе самому

Теперь уснешь навеки,

Сердце. Все. Погиб обман последний,

Который вечным был в моем сознанье.

На милые обманы

Надежд не стало, и прошло желанье.

Теперь усни. Металось

Ты слишком долго. Здесь ничто не стоит

Твоих движений. И не стоит вздохов

Земля. Тоска и горечь –

Жизнь – больше ничего. И грязь – дорога.

Спи. Отдыхай. Отчайся

В последний раз. Нам не дано иного,

Как умереть и как презреть в молчанье

Себя, природу, злого

Начала власть, не терпящего счастья,

И бесконечную тщету земного.

Дрок, или Цветок пустыни

Но люди более возлюбили тьму, нежели свет.

Евангелие от Иоанна, III, 19

Здесь, на бесплодных склонах

Огромного вулкана,

Везувия-убийцы –

Где ни деревьев, ни иных цветов –

Ты разбросал соцветия свои,

Благоуханный дрок, цветок пустыни.

Среди безлюдных улиц

Столицы древней, что когда-то смертным

Царицей мира мнилась,

В мысль о веках минувших погружен,

Я прежде замечал тебя. И ныне

Встречаю снова. Ты – насельник давний

Печальных этих мест, о древней славе

Молчащих. Эти склоны,

Что пеплом и окаменевшей лавой

Покрыты как броней,

Где гулки все шаги, где свившись в кольца,

Дремлет змея и кролик

Дрожит в своей пещерке под землей –

Когда-то были пашнями, звенели

Колосьями и оглашались томным

Мычаньем стад. Тенистые сады

Вкруг пышных вилл пестрели

И странников в свою манили сень,

И города соревновались в славе –

Как вдруг дыханьем огненным вулкан

Надменный, словно молнией, в момент

Их ввергнул в прах со всеми, кто дерзнул

Там жить. С тех пор руины

Кругом – на них ты вырос, милый цвет,

И в память той беды и в утешенье

Пустыне сей твой тонкий аромат

Восходит к небу. Вот бы заглянул

Сюда один из тех, что восхвалять

Привыкли человеческий удел:

Так

добрая природа

С венцом творенья обошлась – так просто

Ей было – словно повести плечом –

Отчасти сокрушить его и после,

Чуть большее усилье приложив,

Стереть с лица земли.

Где зрим еще ясней,

Как судьбы человечества прекрасны,

Как путь его чем дальше, тем светлей?

Взгляни, здесь отражение твое,

Век глупый и спесивый,

Что, возрожденной мысли

Пути покинув, обратился вспять

И рачьим шагом склонен

Гордиться, возомнив его победным

Движением вперед, пускай другие –

Ведь ты отец им, что ни говори –

Хвалу тебе возносят, презирая

В душе. Не уподоблюсь им, открыто

Всё выскажу, хоть знаю: тот, кто с веком

Враждует, им отвержен и забыт.

Что мне с того? Смеюсь – и ты не слишком

Среди столетий будешь знаменит.

Сам о свободе грезишь, сам же мысль,

Как некогда, простой служанкой видишь.

Как будто не она

Нас вывела из варварства, не с нею

Растем, мужаем, крепнем…

Как мысль тебе претит,

Что мы не боги и перед природой

Малы и жалки! С истиною горькой

Воюешь и любого,

Готов клеймить, кто согласился с ней.

Зато тобой любим

Кто и себя мороча и другого,

Безумен иль коварен,

Кичится человечеством своим.

Придет ли в голову тому, кто хил

И беден, но по счастью сохранил

Ум и достоинство, хвалиться силой,

Богатством, чином, славой;

Походкой величавой

Ходить пред ближними? Он, не стыдясь,

Все говорит, как есть, и неподсуден

Пред миром и собой. Какая честь

В том, чтоб, родившись в муках и страданья

Всю жизнь терпя, кричать,

Что награжден судьбой,

И, ложь бессмысленную поверяя

Бумаге, небывалые расцветы

Пророчить тем, кого могучий вал

Взволнованного моря,

Иль дуновенье воздуха больного,

Иль недр земных восстанье –

В миг истребят, едва ли сохранив

И малое о них воспоминанье?

Тот благороден сердцем,

Кто смертными очами

В лицо судьбе, одной для всех живых,

Взглянуть не побоится

И честно скажет: достоянье наше

Короткий век и рок;

Тот, что силен в страданье

И им велик, и ненависть людей

Не ставит им в вину,

Виновницу же зла

В той видит, что рожденье нам дала,

Но невзлюбила. Лишь ее врагиней

Зовет и знает: с ней

Бороться люди призваны от века

И потому тесней

Им на земле сплотиться надлежит.

И, всех живущих на земле любя,

Он в бедах и напастях

Любому помощь предложить спешит

И сам не постыдится

Ее в свой час от ближнего принять,

А на обиды тем же отвечать,

Вражду приумножая,

Безумьем счел бы. Кто на поле боя

В виду атаки близкой затевает

С соратниками распри, меч подняв

Против своих?

Когда простая мысль,

Когда-то очевидная, дойдет

До большинства людей, и древний ужас