Стихотворения

и любили дождь, цветы и лес,

чтоб траву, как встарь, косой косили,

каждый день летали до Луны,

чтобы женщин на руках носили,

не было болезней и войны,

чтобы дружба не была обузой,

чтобы верность в тягость не была,

чтобы старость не тяжелым грузом -

мудростью бы на сердце легла.

Чтобы у костра пропахнув дымом

эту песню тихо напевать...

А еще хочу я быть любимым

и хочу, чтоб не болела мать.

Говорил я долго, но напрасно.

Долго, слишком долго говорил...

Не ответив мне звезда погасла,

было у нее немного сил.

1962

КОМАНДИРОВКА В ПРОШЛОЕ С ЦЕЛЬЮ СПАСТИ ПОЭТА

Закинул я ноги на красный буфет,

чтоб дать отдохнуть от дороги ногам. ..

Вот он вошел, сказал мне: — Привет!

Бросил на стол голубой наган.

Затем он мельницу взял для кофе,

смолол его, выпил четыре стакана,

пятый пролил на желтую кофту

и прошептал: — Пока еще рано!

И нервно ходить по комнате стал,

сказал, что вокруг все слепы и глухи,

и, на голубую глядя сталь,

стал экспромтом читать мне стихи

о том, как я ноги кладу на буфет,

чтоб дать отдохнуть от дороги ногам,

входит он, говорит мне: «Привет!» —

И только для рифмы приносит наган.

Затем он шепчет, срываясь на крик:

— Зачем так много вокруг дураков?

Пляшут, как клоуны, — брык да брик,

они не простят мне моих стихов.

Вот бы в окно, тут какой этаж?

Пустыми карманами спарашютить. . .

Я улыбаюсь — опять эпатаж,

дядя поэт неудачно шутит!

И он улыбается с дрожью в губе:

— Я поучиться хочу перед раем. . .

Вот бы сейчас поиграть на трубе!

Жаль, что на мне, как на флейте, играют.

Вот Вы пришли ко мне из времен,

в которых меня хотели бы видеть,

но я, к сожалению, обременен

этих дней безумной обидой.

Я не двигался, чтоб дать ногам

отдохнуть от дороги в прошлое это.

Он подошел, схватил наган

и выбежал без «прощай» и привета.

Я бросился вслед, но пропал и след.

Расспрашивал я по дороге многих:

— Не замечали — высокий брюнет?

- Нет!

Он был чересчур длинноногий. . .

1962

МИР СВЕРХУ

В далёкие страны летят неустанно птицы,

а всё же обидно, что сверху не видно лиц, а ?

Я тоже летаю и тоже глотаю ветер,

и ждут меня всюду хорошие люди - дети.

Грустия, Оробения, Великоустания,

Гореландия, Голодандия, Великоблистания.

Винегреция,Нерыдания, Досвишвеция,

Досвидания.

А в небе я понял, что нету Японий, Африк,

но делят на страны весь мир. Это странно... Ведь прав я ?

И понял я все же, что сверху похожы все горы,

все страны похожи - поймете вы тоже скоро.

И когда рассвет растает, я, устав от ожиданья,

улетаю, улетаю. До свиданья, до свиданья.

И птица - не та, что от глаз до хвоста - в перьях,

а кто на века в ветра, облака верит.

И счастлив не тот, кто землю, как крот, мерит,

а кто - удивлен, земле, словно клен, верит.

1962

ДВЕ ВИНЫ

Осталось несколько шагов,

чтоб нам из наших одиночеств

шагнуть в миры иных пророчеств

и стать умней своих врагов.

Осталось несколько слогов,

произнесенных тихо очень,

чтоб языков не помнить прочих

красивых, умных языков.

Остался только жест один,

уже давно забытый нами -

прижаться зябкими плечами.

Как этот жест необходим!..

И две души, как две вины,

две необжитые пустыни,

где не построены святыни,

хотя мосты все сожжены.

Осталась только жизнь одна

из двух соединенных вместе...

Да будет так. и к нашей чести

иная будет нам страшна.

Осталось, это все осталось -

и жизнь одна, и звук шагов,

и жест, и несколько слогов,

но не любовь... Такая малость.

1963

ВАРИАЦИИ НА ТЕМУ ШОПЕНА

Томится музыка в неволе,

в решетке струн на чуткой деке.

Представь себе, что некий поляк

все знал о нас. . . И в прошлом веке!

И за тебя он все сказал,

и за меня решил, конечно.

Вот так, полузакрыв глаза,

он волю дал лишь пальцам грешным.

С большого альца до мизинца

расписан самый мелкий звук.

Представь себе — такой вот принцип

анализа сердечных мук.

Пусть это вальс или прелюд —

какая чистая палитра!

С его гармонией и ритмом

отождествляю Божий суд.

Шопену нынче нужен пульс,

синкоп каскады, крутизна их,

тарелки, контрабас. . . Ну пусть,

играй, играй, Шопен не знает.

А в торопливости культур

и в ритмах новых поколений

смешон наив фиоритур

и первозданность кантилены.

И классик превращен в пунктир. . .

Так дождь стучит по старым крышам,

не зная духоты квартир.

Играй, играй, Шопен не слышит!

Так вертит лопасти вода,

размеренно, неторопливо.

Аккордов тонкая слюда

дрожит в ажурных переливах.

И в интегралах амплитуд

рассчитаны любовь и горе.

И мысль, и сердце бьются тут,

искусство с алгеброй не спорят.

Так педантичен каждый звук,

но как свободно пьеса дышит!

Да, радость не познать без мук,

играй, как жаль, Шопен не слышит!

1963

ЗАСЫПАЯ

Когда усталый мозг наполовину

в субстанцию дремоты погружен,

и тело мысли с миром пуповину

не чувствует, скользя между времен,

освобождаясь от пластов привычек

и от округлой правильности слов,

сверкая серебром других отмычек,

похожих на крыло или весло,

отряхиваясь от обычной речи

и облачаясь волнами частот,

звучащими и видимыми легче,

чем азбука и обертоны нот,

и зная априори до латыни

от клинописи и пасхальных кукл

все языки, законы и святыни,

но предпочтя музыку языку,

какие-то похожие на лютню,

или кифару, или скрип возов,

ни разу не звучавшие на людях

пророческие тембры голосов

возникнут и погаснут, как огарки,

и в миг, когда уйдут во тьму глаза,

все прошлое осветится неярко

и жизнь свою возможно предсказать

1963

В МОРСКОМ ПРИБОЕ, В ШУМЕ СОСЕН

В морском прибое, в шуме сосен,

в глухой тональности дождя,

и в кликах журавлей под осень,

и в том, как слово произносит

впервые малое дитя,