Сто одно стихотворение (СИ)

Олег Василич Филипенко

великий русский был поэт.

Им создавалася нетленка,

и он носил в груди секрет.

Бывало, с кем-то в разговоре

замолкнет вдруг и погрузит

вовнутрь взгляд, а после в горе

вздохнет так тяжко, паразит.

Иль кажется ну вот, ну вота,

он стал как все, такой же хер

как ты да я, ан, глядь, зевоту

скрывает подлый лицемер.

Ему базар неинтересен

с тобою, друг, дичится нас.

Он не поет российских песен,

а лишь смеется, пидарас.

Он новый гимн писать не хочет

для переменчивой страны,

и потому шестерка строчит

нам эти тексты без вины.

Да полно, есть ли в самом деле

в его душе секрет? Боюсь,

что он валяться на постели

способен только, подлый гусь.

Давайте развенчаем, люди,

пока не поздно подлеца,

тряхнем разок его за груди

и в школу вызовем отца.

Пускай посмотрит на созданье

свое, а то немудрено,

что люди терпят наказанье

за то, что все кругом говно.

Олег Василич Филипенко

ничтожный, мелкий человек.

Нам это ясно. Евтушенко -

вот кто велик, могуч навек!

1 августа 1996 г.

***

Олег Василич Филипенко

носил в душе избыток чувств

когда был помоложе. Стрелку

он забивал в саду искусств.

Там он встречался с музой, с горним

сознанием, и навсегда

запомнил тот чудесный вторник

шедевр он написал когда.

И долго, долго он носился

с своим шедевром по местам,

где критик рыкает, дивился

их непотребным головам.

Ушей ослиных, просто задниц

вместо голов он столько зрел,

что очутился среди пьяниц,

чтоб не смотреть на беспредел.

Олег Василич Филипенко

еще велик и потому,

что вновь подняться смог, хоть Генка,

браток, и залетел в тюрьму.

Сухим из вод он снова вышел,

за это я его люблю,

хоть стал он поспокойней, тише,

и не кричит уж: "Застрелю!"

Теперь на все глядит он просто,

быт наш простой зауважал,

и стал для творческого роста

он наблюдать природу стал.

Такой вот милый и хороший,

простой и умный человек

живет средь нас и любит кошек,

артистов, пьяниц и калек.

4 августа 1996 г.

ИЗ ЦИКЛА 'ДЕТСТВО. В ДЕРЕВНЕ'

II

Звёздная, чёрная, тёплая ночь.

Слышатся возгласы с моря.

Мама ушла на концерт в Дом культуры,

как бы чего не случилось.

Где-то в крапиве стрекочут сверчки,

блеет овца за оградой,

ВИА какой-то сегодня поёт

в клубе. И все из Москвы аж.

Странно, из сАмой Москвы, а сюда

путь их привёл, значит знают,

что есть совхоз такой в нашей стране,

маленький, а им известный.

Да, чудеса... Но когда ж наконец

мама вернётся с концерта.

Бабушка спит уж, и дед вон храпит,

мне б их спокойствие духа.

Тёплая ночь, очень тёплая ночь,

если в трусах по деревне

я пробегуся трусцой, - ничего,

тёмная ночь, не заметят.

Маме навстречу я выйду, авось

встречу ее по дороге.

Ног не порезать бы в сей темноте,

бьют ведь бутылки мерзавцы.

Что же, вон люди с концерта идут,

всё, побегу я обратно,

мама сейчас возвратится, ура,

прям облегченье такое.

Небо какое! Всё в звёздах. Вот мир

странно устроен, однако.

Что наши горести, беды, когда

всё так ничтожно в сравненье

с космосом? Да. Вот упала звезда.

Жаль, не успел загадать я

это желание, чтобы скорей

мама с концерта вернулась...

1997 г.

V.

Памяти моей бабки

Летним утром я встану и выйду опять променад

совершить перед завтраком, на заржавелой железке

подтянусь десять раз, окунусь в море, рад,

что так правильно жизнь я веду, и смущённо, по-детски,

засмотрюсь на красавицу справа, что роет в песке

ямку с младшей сестрёнкой и буду затем растираться

полотенцем махровым иль вафельным, на волоске

видеть каплю воды, что блестит, а затем возвращаться

стану в дом по дороге, покрытой асфальтом, в жару

мягким, очень горячим для ступней ребенка,

и насвистывать что-нибудь, видя, как брат по двору

уже шастает, ищет меня, и тогда ему звонко

закричу: "Эй, Сергей!" и почти что бегом

устремлюсь я к нему, угадав, что мой брат на мопеде

в это утро, а значит куда-то сейчас мы вдвоём

прокатиться поедем и в лёгкой, весёлой беседе

проведём мы полдня, почти вечность, а после обед,

и любимая бабушка будет борщом и глазуньей

с вермишелью кормить и кричать мне сердито вослед:

"Полежал бы в тенёчке с часок", но меня уже сдуло

со двора, словно ветром, - я к брату помчался гулять,

где забравшись в чужой огород за арбузами, страхом

и геройством своим наслаждаемся с братом опять

как вчера, но уж с меньшим нахальством, размахом,

и залезши в курятник, арбуз об коленку разбив,

с учащённым до нервной икоты биением сердца,

будем есть эту мякоть, лицо и живот извозив

в этой мякоти, пчёл отгоняя, локтем и коленцем

упираясь в куриный помёт и солому, а после бежать

под колонкою мыться, а вечером снова на море

мы отправимся с братом, где будем друг в друга кидать

мокрой тиной, песком, и, не ведая, в общем-то, горя,

поздно вечером я, заглядевшись на звёздную пыль,

загрущу вдруг о жизни, такой быстротечной и бренной,

но усну наконец, и степной безмятежный ковыль

будет тихо шуршать у кровати моей довоенной...

20 июля 1997

***

Ровная дорога жизни.

Глазу зацепиться не за что.

Прошлое исчезло в линзе

с обратной перспективой. Мелочным

кажется всё то, что сделал.

Думаю, что деградирую.

Не то, чтобы старею телом,

но юность свою пародирую.

Знал бы я тогда-то, дерзкий,

что душа пойдет порожняя

по миру на каком-то отрезке,

был в речах бы осторожнее.

Понял я китайцев древних -

вежливость - верх добродетели.

Уходи от мыслей скверных,

ведь на небе твои свидетели.

9 апреля 1999 г.

ИЗ КНИГИ "ПУСТЬ ОДИНОЧЕСТВОМ ДОХНЁТ ВЕЧНОЗЕЛЁНЫМ..."

***

Пусть одиночеством дохнёт вечнозелёным

И воздуха не хватит для дыханья,

Быть одному и голосом дубленым

Петь только нежный бред воспоминанья.