Это вечное стихотворенье...
На нашем литературном портале можно бесплатно читать книгу Это вечное стихотворенье..., Соколов Владимир Н.-- . Жанр: Поэзия. Онлайн библиотека дает возможность прочитать весь текст и даже без регистрации и СМС подтверждения на нашем литературном портале bazaknig.info.
Название: Это вечное стихотворенье...
Автор: Соколов Владимир Н.
Дата добавления: 16 январь 2020
Количество просмотров: 234
Это вечное стихотворенье... читать книгу онлайн
Это вечное стихотворенье... - читать бесплатно онлайн , автор Соколов Владимир Н.
Выдающийся лирик Владимир Соколов (1928–1997), лауреат Государственной и Пушкинской премий, оставил большое творческое наследие. Книга «Это вечное стихотворенье…» воспроизводит путь поэта, длившийся полвека. Пройдем по этому времени вслед за высокой Музой одного из лучших русских поэтов XX века.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Перейти на страницу:
Алиби (Поэма)
Так где я был, когда вы воду в ступе
Толкли со всей своей системой вкупе?
Я УХОДИЛ В МУЧИТЕЛЬНЫЕ ДАЛИ,
Вот где я был, пока вы заседали.
Пролог
Я все живу и жить намереваюсь,
Покуда стих, как дудочка в лесу,
То приближается, то, удаляясь,
Влечет и сердце держит на весу.
Я все живу и всем лицом в забвенье,
Как в куст сирени майской, уходя,
До замиранья вслушиваюсь в пенье
Жемчужной птицы и в шаги дождя.
Ночной проходит дождь походкой слабой
Сквозь сад, шумя в ушах, как тишина,
И зная, что я здесь, под этой лампой,
Он топчется у моего окна…
Не надо, проходи. Ты теплый, летний.
Здесь нужен лед. Иди к чужому дню.
Надежду, умиравшую последней,
Я без тебя, один, похороню.
Все медлил я. В напутствиях старинных
Отсрочку словно строчку находил…
И вот — «Поэма. В нескольких руинах».
Вот — жанр, в который с веком угодил.
Все ждал чего-то. Все искал прогалин
Во времени, чтоб вырваться «вовне».
И вот — поэма в несколько развалин,
Бессвязная, как эта жизнь в окне.
Не вырвался, не выбился. Обломки
Часов и дней сложив под шум дождя,
Я все гляжу в осенние потемки.
А дождь все топчется, не уходя.
* * *
…И трещина прошла
По государственной Библиотеке,
В чем Метрострой мгновенно обвинил,
От всей души инстанции минуя,
НИИ, где я не помню кем служил.
И, впрочем, прав наверно в чем-то был.
Там начались сплошные заседанья…
А трещина? А трещина росла,
И наконец, разваливая Зданье,
Она по сердцу моему прошла.
Мне кто-то крикнул: «Через час собранье,
Куда бежишь?»
Я отвечал: «Дела!»
Был летний день. Хладея постепенно,
Алел асфальт сиреневый у ног.
Казалось, на Ордынке даже стены
Прекрасно знали, как я одинок.
Ампирный, восемнадцатого века,
Три этажа, три эркера. Подъезд
Дорический. И — чудо этих мест —
Он пуст! (Ни огонька, ни человека).
…Был день.
Прекрасной дамы солнечная тень
Возникла предо мной. Остановилась.
Ошеломленно на меня взглянула
Иль на кого-то за моей спиной.
Взгляд отвела. И в тот подъезд шагнула.
Тень, мы знакомы разве?..
Что со мной?..
Мне померещились глаза совы…
…Какие-то военные машины
Летели мимо тротуара… Солнце
Бросало зайчики сквозь шум листвы,
Как будто прыгающие червонцы…
Небезопасны старые дома
Для впечатлительного человека.
Там всяких душ перебывала тьма
С начала восемнадцатого века.
В его на диво слаженный ампир
Вдышавшись, к счастью или же к несчастью,
Они остались здесь какой-то частью,
В нем сотворив особый дух и мир.
…Дверь проскрипела. Я вошел с оглядкой
(Дверь тяжело захлопнулась за мной).
Подъезд был пуст. Лежал узор цветной
На плитах пола солнечной накладкой.
Шла мраморная лестница изгибом
Справа налево — вверх — где, как балкон,
Коричневым фигурным парапетом
Висели антресоли, скрип тая.
Над антресолями и над подъездом
Висело небо, ангелы глядели
Вниз, на меня, томясь от паутины,
К ним подбиравшейся, от облаков,
Давно не белых…
Солнце сквозь витраж
Осколки радуги бросало на пол
(Дверь тяжело захлопнулась за мной!).
Я сделал шаг… И закружилась пыль.
И я ослеп от страшного удара.
Я долго поднимался… Я стоял
На двух ладонях и на двух коленках,
Мотая головой…
И вдруг такой
ромашкой, кашкой в ноздри мне дохнуло,
полынью и кузнечиком в ушах,
так вдруг зашлась всей степью синева,
что я вскочил, одернув гимнастерку,
потер затылок,
огляделся
и…
«Р-равняйсь!» — услышал…
Блекло-синий свод.
Мы, пленные, стараемся равняться,
Друг друга выпираючи вперед.
А рядом вишни, яблоневый сад,
Искусственный бассейн, флагшток, палатки…
«Р-равняйсь!» — как на линейке…
Здесь вчера
Был пионерский лагерь.
СТЫД. Жара.
И так по-свойски, буднично:
«Евреи
И коммунисты, шаг вперед».
И Додик,
Как кто-то рядом, сделал шаг. Вперед.
Тогда я тоже сделал шаг вперед.
«Ты коммунист?» — спросил ублюдок в черном,
Наверно, переводчик. Он, конечно,
Не немец был. Без нации, но — наци.
Я не был коммунистом. Я был другом.
И одноклассником.
Я руку положил
Давиду на плечо. И улыбнулся.
«Зачем ты вышел?» — он шепнул. «Молчи.
Так веселей!»
— «Встать на краю бассейна!»
И грянул залп…
И в уши, как в ночи,
Плеснули волны Волги или Рейна…
Небезопасны старые дома
Для впечатлительного человека.
Здесь всяких душ перебывала тьма
С начала восемнадцатого века.
В его на диво слаженный ампир
Вдышавшись, к счастью или же к несчастью,
Они остались здесь какой-то частью,
В нем сотворив особый дух и мир.
Мгновенья, что над веком верховодят,
Дни, от которых годы без ума,
Как бесенята, вас захороводят…
Небезопасны старые дома.
Я всплыл. И, уцепясь за край бетонный,
Увидел, что я здесь совсем один.
Перевалился и, вцепясь в траву,
Рванулся и пополз, хватая землю,
И оказался в комнате… Я полз
По запыленному паркету. Сердце
Подкатывало к горлу, пульс — к вискам.
В моих горстях еще была трава,
Она ромашкой пахла и землей,
Я долго пальцы разжимал и видел,
Как исчезали медленно травинки,
Как на ладонях таяла земля.
Я стиснул губы чистыми руками,
Потом лицом припал бессильно к полу.
Пол закружился.
В этот самый час
Прохожие беспечно проходили,
Ерошил ветерок листву, шуршали
Колеса по асфальту возле дома,
Где я и был и не был…
Дом стоял
Во временах и в неподвижной дате
(Лишь тополь тенью гладил по стене,
Зеленый, но такой же старый, кстати).
…Я встал с коленей и, держась за воздух,
Ступая тихо, подошел к окну.
Потряс его и распахнул. Сырой
Вдыхая ветер осени и снега.
Не удивляясь больше чудесам,
Предоставляемым мне этим домом,
Я любовался бедным и знакомым
Пейзажем, где плутал я по лесам,
Где в этот миг к любой его тропинке
Был близок легкий гул Большой Ордынки.
Мой век, тебе давно не по себе!
Зачем ты вел борьбу со мной в себе?
Мне все равно, где это совершалось —
В Москве или в Париже, или там,
Куда за океаном по пятам
Бегут, ко мне испытывая жалость.
Прощайте все! Мне некуда бежать.
Я остаюсь от холода дрожать.
Здесь я наедине с двадцатом веком.
Здесь он во всей открытости своей,
Такой, как есть, на родине моей,
Где каждый пятый — вор или калека.
Мне все равно, какое время суток.
Мне все равно, какое время дня.
Мне все равно, какое время ночи.
Я ухожу в знобящий промежуток,
Где ждут давно оболганные очи,
Все понимающие про меня…
Там, за рекой, где больше нет разлуки,
Где тень креста, хотя бы погощу.
С тяжелым вздохом подниму я руки
И с легким вздохом руки опущу.
Взойду по шатким, щелястым ступеням
На старый барский вымерший балкон,
Прислушиваясь к их дрожащим пеням
И к шелестам со всех родных сторон.
Пахнет снежком, и в желтом отдаленье
Проступит леса синяя стена…
В День Ангела слышней, чем в День Рожденья,
Все времена твои, все имена…
Там родина моя… которой люди
Еще не знают, хоть на ней живут.
Ведь я не рассказал еще о чуде,
Что сходит к нам, когда его не ждут.
Однажды на заре я вышел в поле,
Еще едва впиталась в землю кровь.
И защемило сердце, как от боли,
От радости, что есть еще любовь!..
Ведь родина не только эти дали
И эта высь, она ведь, между тем,
То место на планете,
где нас ждали,
Когда еще нас не было совсем.
Когда мы были только сочетаньем
Звезды и Праха, Крови и Мечты…
Потом мы станем чьим-то причитаньем
Иль немотой…
Россия, это ты…
Небезопасны старые дома,
Они молчат, как вечные тома.
Хочу от злой неутолимой жажды
Ступить в одну и ту же реку дважды.
И трижды. Невозможно? Пустяки!
Ведь только так и пишутся стихи.
Откуда этот колокольный звон?
Пространство голое —
со всех сторон…
Ни леса нет, ни церкви вдалеке.
Избушка… Дед, сидящий на пеньке…
Тень шумных листьев мечется у ног,
А древа нету…
«Что тебе, сынок?»
«Дед, что здесь было?»
«Здесь была Россия».
«Старик, ты спятил. Я же русский сам,
Я знаю, где она!»
«Она не там.
Россия там, где все уже скосили.
До зернышка повыбрали. Дотла
Спалили храмы. А колокола
Расплавили.
И только звон остался».
Окно захлопнулось. Звонок раздался…
Небезопасны старые дома.
Здесь на себе (как ни были б смиренны)
Вы постоянно чувствуете взгляд
Чей неизвестно. Знайте, эти стены
Не только слышат, но и говорят.
Дом может вам обычным показаться.
Но в час любой, как музыкою сфер,
В нем тишина полна импровизаций
На темы всех реалий и химер.
Они живут, как скрытые цитаты,
Как внутренние рифмы, в толще стен
И проступают в нынешние даты,
Но лишь при тех, кто жаждет перемен.
Пусть здравый смысл и опыт протестуют,
Но для живого сердца и ума
Небезопасны старые дома…
Особенно, когда они пустуют.
Я дверь открыл в соседнее пространство.
Там в окнах — сквозь осеннее убранство
Листвы — рябила гладь Невы иль Сены…
Вот-вот сказать хотели что-то стены…
Звонок интимно вроде б и условно
Два раза прозвенел с намеком, словно
Я дома был… Но странный
длился день…
Прекрасной дамы солнечная тень
Прошла и встала слева от проема
Дверного, за стеной: «В урочный час,
Мне кажется, я заманила вас.
Но вы мне так напомнили кого-то,
Кто вне учета для широких масс…
А там, в НИИ, без вас ломают копья,
Там и о вас хотят поднять вопрос…»
— «Я эту трещину в себе унес!»
— «Я знаю. Вы хотите, чтобы хлопья
Замельтешили, чтобы монастырь
Вас обступил. Ужель хотите в келью?»
— «Я посмотреть на вас хочу.
Вы где?..»
— «Зачем? Да и с какой, скажите, целью? —
Она ответила. — Я тут везде.
Глядите ж, снег! И все как в январе!
Вам нравится в Донском монастыре?
Я отпускаю вас…
Но вы вернетесь.
Не обошли вы стольких этажей!
Их там у нас побольше, чем снаружи.
Идите же, глотните этой стужи,
Не забывая наших витражей».
Я сделал шаг. И встал… Вороны с криком
Роняли рваный мокрый серый снег.
Ведь здесь (я поклонился двум гвоздикам)
Под камнем, в одиночестве великом —
Загадочный великий человек.
Могилы скоро будут, как сугробы,
Белым-белы, лишь черные на них
Ряды чугунных букв старинной пробы
Затяжелеют, как печальный стих.
Одни под снегом канут, как растаяв,
Но эти будут вечно — ЧААДАЕВ.
Я на скамейке погрузился в сон,
Успокоительный, как снегопад,
Но спать на кладбище еще живому
Опасно все же — кто-то рядом сел
И монотонно: «Голос, Логос, Голос», —
Забормотал. Я вскрикнул
и проснулся.
Свершалось то, чего я так боялся! —
Заволновались стены, это глина
Звала кирпич обратно; задрожали
На церкви кровля и решетки — это
Руда звала к себе свое железо.
Скамейка зашаталась.
Я проснулся.
Опять.
Снег с ветки уронив,
Сова взгляд отвела и косо полетела…
Метель повеяла о вечном свете
Отца и Сына и Святого Духа.
Но кто-то с кем-то вновь заговорил:
«Да, я согласен с вами, что не может
Быть воплощеньем алиби поэт,
Не соучастник он. Но совесть гложет
Его. А вас, по видимости, нет.
Грешно, явившись Сыном без Отца,
Мечом организовывать Второе
Пришествие — получим Страшный Суд
Без Судии!.. Без Бога, без предела…
Для всех!»
И снова: «Логос, Голос, Логос…»
«Кто здесь?» —
Я окончательно проснулся…
Шли от скамейки свежие следы
Двоих, по снегу, в сторону могил.
Их быстро-быстро хлопья заметали.
Шел крупный снег в Донском монастыре.
…Мысль о поэме, как дамоклов меч,
Висела надо мной четыре года.
Сидишь в гостях, бывало, глянешь вверх —
Висит.
А выпьешь —
Падает со свистом.
И я, глаза от ужаса смежив,
Сижу, не видя, и молчу, не слыша.
И мальчики кровавые в глазах.
Встаю.
«Куда ты?»
— «Я сейчас… Сейчас!»
И становлюсь дождем, туманом, снегом.
Я на земле. Но что мне делать с небом?
Троллейбусы, я спрашиваю вас!
(Меня в подъезд заталкивает ветер…)
Слетают снега маленькие крохи.
Снег ни при чем, дорога ни при чем…
Да это же поветрие эпохи —
Быть с алиби повсюду и во всем.
Стоят дома с отсутствующим видом.
С отсутствующим видом я иду.
Не бойся, город! Я тебя не выдам
Ни в этом, ни в двухтысячном году.
Перейти на страницу:
