Боже, сколько на сердце зарубок!
Это ж мука сплошная…
Не от туфелек, ног, не от юбок
Эта грусть ледяная.
Не от губ, не от пористых губок,
Грим со скул удалявших
Так красиво… О, сколько зарубок
Не от тех, утолявших!..
Как на притолоке, возле шубок,
Возле шуб, возле эха —
Боже, сколько на сердце зарубок
От проклятого Века!
1991, октябрь
Боже мой, как хочется прочесть
Улицу, булыжник, шелест ветки
И узнать, о чем же наконец
Мне они стараются сказать
Столько лет в дождливые часы.
Вот я, после дождичка, в четверг,
Говорите же, шепчите…
— Ладно, —
Ветка бьет по рукаву. — Замри! —
(Град воды окатывает шляпу).
Видишь эти точки и тире
У березы на сырой коре?
Ты же сам для нас
как иероглиф.
<?>
Я не был в Иерусалиме
И вовсе, может быть, не буду,
Но снится мне: я в том Заливе,
Где люди поклонились Чуду.
Там, на водах, следы синели,
И Он кормил пятью хлебами
Людей, как птиц, что налетели,
Крича, как чайки, над песками.
Я в стороне стоял. Я замер.
И мне сквозь годы волн и бредней
Сказал Он чистыми глазами:
«Возьми кусочек. Он последний».
Я помню зной, сухую руку,
Следы, что таяли, не тая…
Потом мне снилась только мука,
Им наяву пережитая…
Был сон еще: я верил в Бога
И разуверился однажды.
И пролегла моя дорога
Полями голода и жажды.
Но, причащаясь молча телу
И крови жертвенной Господней,
Любому кланяясь уделу,
Я сердцем сыт и всех свободней.
Я не был в Иерусалиме
И вовсе, может быть, не буду.
Но Купины неопалимей
Мой сон, что я свидетель Чуду.
1992, январь
Какая радость в мире без надежд
И без мечты — увидеть летний ливень!..
Вскипает под окном тропинка, пузыри
Бушуют, лопаясь, трава седеет.
А вскинешь голову — там, замутясь,
Качает небо сосны строевые
И среди них особенно одну,
Чья схожа с лирой золотой вершина.
Какая радость в мире без надежд
И без любви, без службы, наконец-то,
Увидеть град и градину поймать,
Как жизнь тому назад пропавшее мгновенье.
Когда дымится ливнем подоконник,
А гром раскалывает корпуса,
Как хрусталем набитые буфеты…
Откатывается, стихая где-то,
И исчезает, молнии сложив.
Какая радость градину поймать
И с тайным ужасом следить, как тает
Давно уже растаявшая жизнь,
Хоть тайны в этом нет ни для кого,
Кроме тебя…
Озоном пахнет, воском,
Сырой землей… Как сладко моросит
Тебе окно о том, что ты не нужен.
1993
Я живу на другой планете.
Надо мной другие созвездья
Так пугающе, непривычно
Близко движутся… Но как мало
У меня ночей и ландшафта
Гипнотически голубого.
Скоро, скоро мне улетать.
Это здесь говорят мне люди:
«Наконец-то ты прилетел!
Как живешь ты с мечтой о чуде
Там, где есть у всего предел?»
«Что вы, что вы, — я отвечаю. —
Там, за вечностью, в тех часах
Я давно уже не мечтаю
И не знаю о чудесах.
А у вас разве нет предела?»
«Нет, конечно». — «А мера есть?» —
«Мера — это душа и тело,
Мысль и разум, останься здесь!»
«Нет. Совсем на другой планете
Я живу. И звезды не эти
Ночью движутся надо мной.
И вопрос у меня земной —
Почему мы все — как родня,
А общение
безымянно?
То, что знаете вы меня,
А я вас, для меня не странно.
Странно — как я попал сюда,
В Никуда или в Никогда?»
«Это просто. Как в полнолунье
Помнишь, в детстве было с тобой —
Засыпал ты в одной комнате,
А глаза открывал в другой…»
«Почему голос мой немеет,
А слова на душе растут?
Почему мой язык не смеет
Вас спросить, как меня зовут?»
«Ты оставишь еще в Подлунной
Стих из злата и серебра…
А теперь и о нас подумай,
Нам давно уже спать пора.
Ведь покуда ты так встревожен
Фосфорическим днем луны,
Мы тут тоже уснуть не можем
И зазвездные видим сны.
Окунай в синеву ресницы.
Над тобой нарастает Дом.
Мы тебе будем часто сниться
И когда-нибудь позовем.
Мы окликнем тебя.
— Будь с ними! —
Скажет Дом. И взойдет звезда…
И свое настоящее имя
Ты узнаешь только тогда».
1993