Избранное

Когда началось все это? Лет десять назад. Тогда на центральной усадьбе колхоза «Гигант» сносили последнюю юрту, а на месте, где стояла она, закладывали Дом культуры. Халзаев щелкал фотоаппаратом.

– Внукам покажу снимки. Пусть посмотрят, как жили мы, с чего начинали, – объяснил он подошедшему председателю колхоза Николаю Ешеевичу Ешееву.

– Хорошее дело, – поддержал тот Халзаева.

А через некоторое время, побывав в райцентре, председатель встретил Тондока и протянул ему небольшую коробочку. Пояснил:

– Подарок тебе. Кинокамера «Кварц». Попробуй освоить.

Потом колхоз приобрел кинокамеру «Киев», другую съемочную аппаратуру. Халзаев организовал кружок кинолюбителей, в который записалось двадцать человек. Обзавелись литературой, стали переписываться с кинолюбителями Читы, Москвы, Пензы, Горького, других городов. Установили связь с комиссией по работе с кинолюбителями Союза кинематографистов СССР.

И вот первый солидный фильм, отснятый кинолюбителями «Гиганта». Его назвали «Легенда о Тарей-озере».

– В юрте, на берегу этого озера, я, кстати, родился, – рассказывал мне Тондок, когда мы, пробиваясь через снежные заносы, возвращались с чабанской стоянки на центральную усадьбу.

– Помню, как в далеком детстве мое озеро Тарей однажды исчезло. И появилось в своих берегах лишь через несколько лет. «Оно пришло посмотреть на нашу новую жизнь», – говорили тогда старики. И этот образ возродившегося озера положили мы потом в основу своего фильма.

«Легенда о Тарей-озере» была представлена на Всесоюзный смотр любительских фильмов и принесла известность его создателям. Фильм завоевал одну из первых премий. Потом были новые фильмы и новые дипломы и почетные грамоты. Но самой большой наградой для Тондока Халзаева и его друзей Вадима Рыгзанова, Михаила Батуева и Александра Ишеева и других стала, конечно же, признательность односельчан. Словно в волшебном зеркале, видят люди свой труд и отдых, свои радости и свершения, воспетые художниками.

Часть V. Тревоги матери

«Горе миру от соблазнов, ибо надобно придти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит». Это слова, произнесенные Спасителем во времена его первого пришествия на землю. В советскую безбожную эпоху их, понятно, знали далеко не все, однако все прекрасно понимали, какие беды несет в себе человек, лишенный устоев духовных, нравственных.

Дарьина правда

Сентябрь в этот год выдался на редкость погожим. Ни дождиков, ни холодных туманов по утрам. И если бы не полинявшее немножечко небо да не посветлевшие чуть-чуть листья не березах и ивах, что склонили свои упругие, как удилища, ветви в холодеющую Костромку, то время это в здешней лесистой стороне вряд ли отличишь от благодатной августовской поры.

Дарья Ивановна по-прежнему вставала рано. До свету затопляла печь, прибирала в комнате, сгоняла во двор скотину и с тоской смотрела на женщин, спешащих в заречные поля подымать лен. Добрый он уродился нынче, и погода выдалась важная – не перепреет треста, пойдет на завод высоким номером. С заработком будут полеводы. А ей уж вот не ходить больше в поле, не пестреть платку Дарьи среди других, не раздаваться в артели голосу ее. Все! На пенсию вышла.

Собственно, на пенсию вышла она давно. Пять лет назад. Но в те годы еще как-то выбиралась на «общественную работу», хотя никто и не неволил, а нынче почувствовала – не сможет… Только бригаде в обузу. Вроде бы с виду все нормально, однако спину уже целый день не погнуть, болят, особенно к непогоде, поломанные на долгой нелегкой работе руки, плохо слушаются ноги. «Придется, видно, у прясла огородного сидеть да глазеть, как другие работают, – горько думала Дарья, – вместе с Куличихой».

Подумала так и усмехнулась печально мыслям своим. Она, Дарья Ванюшкина, труженица и старательница, поднявшая и вырастившая без мужика четверых ребятишек, сидит рядом с Куликовой Анной, ославленной на всю округу за беспробудную лень и «долгий», нечистый язык. Для всех в деревне у Куличихи имелись прозвища, не было человека, которому бы не дала она «аттестат», из которого выходило, что все кругом плохи, одна она, Куличиха, хороша, Для деревни, трудолюбивой и терпеливой, Куличиха и впрямь была явлением особым. Привез ее сюда вместе с десятилетним сыном Володькой, парнем занозистым и капризным, откуда-то из-под Ростова-Ярославского хромоногий, овдовевший Прохор Смирнов. Было у Прохора у самого двое малых ребят, но, знать, надеялся он, вводя в дом Анну, что она заменит им умершую мать, а ему – жену и хозяйку. Что ж из того, что трое ребятишек теперь: при толковой бабе и работящем мужике, а Прохор, несмотря на инвалидность, работать любил и умел, в деревне не прожить ли?

Ан, не так все обернулось. Вторая женушка любила поспать мягко, поесть сладко, а вложить во что-либо труд свой никак не желала. И глазом моргнуть не успел Смирнов, как оказалось добро, нажитое им с женой-покойницей, у чужих людей. Распродала на разные прихоти, растранжирила его новая хозяюшка.

На работу в колхоз Куличиху, как сразу окрестили Анну в деревне не столько за фамилию, сколько за длинный нос, бывало, не выгонишь. Да и на своем приусадебном участке не больно она надрывалась. А каково было удивление всех, когда узнали, что Прохор свел со двора корову и отказался от земли. Сколько судили и рядили по этому поводу бабы: мыслимое ли дело, деток без молока оставили, да и свой продукт с огорода – это ли не подспорье для семьи? Но на, все довольно прозрачные намеки давала Куличиха бабам и мужикам железный отпор: «Дура я, что ли, денно и нощно на корову ломить да на участке надрываться, когда можно и в магазине купить что надо?»

Дарья Ивановна старалась с Куличихой не разговаривать, не встречаться, настолько неприятна была ей тунеядка эта. Но та не раз пыталась «задеть» молчаливую односельчанку, нутром своим, видимо, чувствуя ее неприязнь. Да и не только, наверное, поэтому. Совестливое трудолюбие Дарьи все же кололо ей глаза: безмолвно попирало точку зрения на жизнь, а Куличихе хотелось, однако, быть правой.

– Дуроломишь все, Дарья? Ну-ну, – подперев руки в боки, начинала, бывало, при встречах она атаку. – Памятник отольем тебе скоро.

Дарья не то чтобы терялась от этих слов, просто ей не хотелось вступать в дебаты, потому на вопрос не отвечала, а сама старалась подковырнуть нахалку.

– Прохора-то заездишь, чем жить станешь?

– Ха-ха! Да свезу на рынок корзину ягод из лесу – вот мне месячный заработок твой.

Это уже был замах «на основы». И Дарья чеканила: – Деньгами сыта не будешь.

– За денежки черт пляшет. Куплю.

– Если все рассуждать так станут, то и покупать нечего будет.

– Ишь ты, ишь ты, – шипела Куличиха. – Какая идейная. Словно с трибуны говорит.

…И вот сейчас в эти теплые дни сентября Дарье подумалось вдруг: «А может, и мне по грибы, по ягоды в лес сходить?» И еще подумалось ей: надо же, вроде и в лесной деревне родилась, всю жизнь прожила здесь, однако не зазнала этой радости – собирать лесные дары. «Грибки да окуньки – прогуливать деньки», – говаривал, бывало, Дарьин отец, исконный крестьянин, хлебороб, труженик.

Да, не признавала грибного промысла старая трудовая деревня, хотя, и стояла на опушке леса. Хлеб нужнее и важнее всего был. Он, хлеб, был гордостью деревни, ему отдавали все силы и время. И некогда было любоваться красотами лета и леса. Деревня – она только для дачников курорт, а для труженика – место работы в первую очередь. А уж все остальное потом. Те же грибы разве что в непогодь. Теперь кое-кто забывает об этом, правда. Даже среди самих деревенских находятся любители «лона природы», желающие взять побольше, дать поменьше. «А потом плачутся: этого нехватка, этого недостаток, – вздохнула Дарья Ивановна. – Не смех ли из города буханку хлеба везут».

…В лес она вышла рано-рано. Бодрящий запах стоял в бору. Дышалось легко, свободно. Взошло солнце. Запутавшись в острых иглах сосен, лучи его раскололись и тонкими нитями потянулись к земле. Дарье, как в далеком забытом детстве, захотелось схватить хоть одну золотую ниточку. Протянула руку и оборвала серебристую паутинку, свисающую с тонкой березки. Улыбнулась. Хорошо и покойно стало женщине. Она тихо брела по сырому брусничнику, вдыхала терпкий запах опадающей листвы и хвои, и ее нисколько не волновало, что грибы ей не попадались. Любовалась лесом впервые за долгие годы, по-особенному воспринимая его прелести, удивляясь тому, что прежде она как-то и не замечала этой красоты. Дарья, конечно, не думала о том, что душа ее, добрая и отзывчивая, давно уже была подготовлена к восприятию прекрасного постоянным общением с природой, которое и раньше происходило, но как бы незаметно для нее.