Избранное

– Землю осушаем, – говорит мелиоратор.

– Но, тут же гора. Чего осушать?

– Так по проекту значится. А поле действительно хорошее – и техника ходко идет, и нам хорошо: по 60 рублей в день зарабатываем.

Я растерянно молчу. Давно ли моя мать со своими подругами собирала здесь только льносемян по шесть с половиной центнеров. Без мелиорации. Теперь не соберут. Мертвая глина начисто похоронила плодородный слой.

– Что, парень, жалко землю? – косится собеседник. – Мне тоже жалко, но что поделаешь – работа такая. Куда смотрит колхозное руководство? А оно и не показывалось пока. Мы председателю-то вашему говорили: траву хоть выкосите до нас – увы! И скажу по секрету, после нас без воды твоя деревня останется. Иссякнут колодцы.

Они почти граничат друг с другом – колхоз «Заветы Ильича» и близкий мне «Красный путь». Но почему одно и то же дело приносит людям радость в первом и горечь во втором? Почему строящиеся особняки у Соколова (а их уже не один десяток) превратились в украшение улицы, а у соседей – у нас, значит, сделали ее черным пятном? Почему хорошо срабатываются с первым руководителем специалисты, остается молодежь после школы, и уходят последние люди от другого? Да потому, вероятно, что, когда начались те же мелиоративные работы у Соколова, то начались они там, где нужны в первую очередь, а сам он за мелиораторами по пятам ходил, в каждую выкопанную канаву заглядывал. И уж акты на приемку объектов, если неполадки замечал, ни под каким нажимом не подписывал. Мелиораторы ревели, упрашивая: дескать, зарплаты же не получим! Он ревел тоже, но подписи своей не ставил.

И в строительстве жилья, как и в строительстве ферм, токов, сушилок, проявлял ту же великую стойкость, хотя многое делалась у него, как и в «Красном пути», хозспособом.

И еще. В «Заветах Ильича», наверное, и представить себе не могут, что их руководитель способен сделать что-то лично для себя по-особому, в ущерб других. Скажем, за транспортные услуги платят в колхозную кассу все до единого, по десятке в год. Зато и забот не знают. Сено привезти, дрова, участок вспахать – все без хлопот и магарычей. Но десятку платит, повторяю, каждый колхозник. И полевод, и механизатор, и сам председатель. А в «Красном пути»… Вот последняя новость: собрался уходить из колхоза молодой зоотехник, полюбившийся людям. Причина? Житейская. Отказали в ремонте жилья. А председателю домик отделали, трубу аж белой масляной краской выкрасили.

Мелочи? Э-э-э, нет! За этим позиция тех, для кого любая должность лишь средство достижения собственного благополучия и удовлетворения личного самодовольства.

Надежного человека видят колхозники в своем Соколове. Нет, он не заискивает перед ними, когда обращается по-сельски почтительно к старшим по возрасту: «дядя Паша», «тетя Лиза», – такая форма обращения в его устах порой звучит горьким укором им, если делают они что-то не так. Как же, мол, вы взрослые, почтенные люди, не видите, что хорошо и что плохо? Он не льстит никому, но встает на работу в колхозе раньше всех, а покидая поздним вечером контору, переключает свой служебный телефон на квартиру. Призывая людей работать по-крестьянски, организуя дело так, чтобы они стремились получать по конечному результату («а то ведь у денег глаз нет»), он и свою, и специалистов зарплату поставил в зависимость от этого конечного результата.

Его надежность видится людьми в том, что он верит в них, в их рабочие руки и разум, и не очень-то уповает на помощь со стороны. Эта вера и ему дает силы, помогает достоинство сохранить, и, если потребуется, резануть правду-матку на любом уроне.

Настаивают сверху: на сенокосе введите на каждом участке должность лаборанта по контролю за качеством. «Это что же, противится Соколов, – зоотехник разве не в состоянии качество определить? Да и потом качество сена, сколько не определяй, все равно будет таким, каким заготовят его механизаторы. Простите, но нет у меня лишних людей!»

Или нажимают: начинай косить! Там-то и там-то уже вышли в луга, тут-то и тут-то столько-то заготовили сена. А он опять на своем стоит:

– Выборочно, где подошли сенокосы, ночью, чтобы сохранить питательные свойства кормов, согласны работать, а для сводки и рапорта – увольте…

Не нравится кое-кому Соколов в районе. Еще бы, если без обиняков заявляет: «РАПО создали, а без первого секретаря такой простой вопрос, как перевод телят из одного хозяйства в другое решить не можем». Он и меня задел за живое, когда по первости убегал от встречи и переговоров. Не сразу я понял, почему: я ведь собираюсь писать о нем, может быть, похвалить думаю. А как в глаза смотреть после этого близким? Чего доброго напридумывает корреспондент, напишет высокопарных эпитетов – со стыда сгоришь…

Эх, Соколов, Соколов – русской многомерной души человек, неукротимо талантливой и вечно сомневающейся. Слышал, пытались тебя подравнять, снизвести до одномерности, чтобы легче управиться было с тобой. Не удалось. И это прекрасно: на тебя, на таких, как ты – наши надежды, ты – наша опора и вера людей в завтрашний день.

«Волшебное зеркало» Тондока

Сейчас в Ононских степях жарко. Бойкий ветер, нагревшись в знойных просторах Монголии, несет тепло, и Тондок Халзаев спешит за погоду отснять новые кадры на Тарей-озере.

Вспоминаю первую встречу с ним. Тогда неистово бушевала шургана – забайкальская злая метель. Снег, сухой и колкий, перемешанный с песком, грудился барханами в степи. Гнулся к земле низкорослый кустарник-ерник, жались друг к другу в заснеженных катонах овцы. Нет, в такую непогодь и речи быть не могло о том, чтобы как-то выбраться отсюда. Но старый чабан Бато-Мунко, гостем которого я был, оставался спокоен. «Зачем волноваться, зачем? – говорил он невозмутимо, попыхивая разноцветной бурятской трубкой. – Халзаев сказал – приедет, значит, приедет».

Это было невероятно, но мы действительно услышали вдруг за окном чабанского домика автомобильный сигнал. Все восемь парней и девчонок хозяина дома кинулись к двери, на лице Бато расплылась улыбка.

Халзаев, имя которого не раз приходилось мне слышать на далеких чабанских стоянках колхоза «Гигант», оказался человеком на первый взгляд застенчивым. Только черные, с прищуром глаза – пытливые, цепкие – выдавали в нем натуру деятельную. Пока дети Бато таскали из машины в дом аппаратуру, он представился:

– Тондок Халзаев – инженер по технике безопасности и общественный руководитель колхозной любительской киностудии «Тарей».

Вскоре на стене прикрепили белое полотно, установили кинопроектор, погасили свет, и аппарат застрекотал. На экране – лето. Заготовка кормов. Вижу знакомых мне людей (встречал их в «Гиганте»), слушаю комментарий Тондока:

– Если в поле вышли старики со своими внуками, то, значит, настала горячая пора, работать придется с утра допоздна. Зима у нас в Забайкалье долгая, кормов нужно много. Это прекрасно знает дедушка Гамбуев, потому и взял на подмогу внука, а тот в делах не хочет уступить деду.

Сколько уважения к землякам почувствовал я за каждым кадром и словом!

И новые кадры. Идет отбор молодых лошадей. Гривастые кони несутся по степи, летят настигающие их арканы наездников. И голос диктора.

– Это мужская работа, и какой из наших парней покажет, что побаивается ее?

Та же добрая улыбка, те же увлеченность и заинтересованность автора.

А вот зимняя степь. Затемно выехал из дому чабан в скованные морозом необозримые просторы. И лишь в вечерних сумерках повернул коня к двум светящимся на безлюдной равнине окнам. Это сюжет о нелегком чабанском труде.

Меняются темы кинорассказа, а я, как и все сидящие в домике чабана, с неослабным вниманием смотрю на экран, где садятся за руль тяжелых тракторов молодые девушки-бурятки, метко бьет из лука по кеглям спортивное семейство председателя колхоза Николая Ешеева, мчатся на скакунах жокеи.

Более часа идет журнал «Самсаал», что в переводе с бурятского означает «Грани». И название это, пожалуй, лучше любого другого подходит к просмотренной ленте. Интересна и многогранна жизнь большого хозяйства, и все-таки эти грани успевает схватить зоркая кинокамера.