За синим морем

Отняты последние права.

И земля — полита кровью, потом —

Возле них стояла, как вдова.

И не стрелы, мокасины, кони

В том краю привиделися мне, —

Годы вопиющих беззаконий

Заревами вспыхнули в огне.

Бубны били в тишине полночной,

Над костром взметался столб огня.

Чтоб надежды отыскать источник,

Старики глядели на меня.

Бейся, гнев, о берега Аляски,

Жгучий, заполняй индейский двор, —

Словно волны бурной Атабаски,

Как вершины Кордильерских гор!

Я о них прочел не у Майн-Рида

Я о них прочел не у Майн-Рида,

Не в слащавых Купера томах —

Нет! Я вековую их обиду

Собирал в долинах и горах!

Жили тут, охотились утрами.

Хлеб для них — леса и дикий зверь.

Как затравленные звери, сами

Гибнут меж скалистых гор теперь.

На своей земле — а уж не дома,

Их поля — да урожай чужой.

Под ярмом родная Оклахома,

Атабаска гневно бьет волной.

Шум косматых кедров все свирепей,

И к свободе рвутся издавна

Долларом закованные в цепи

Смелые индейцев племена.

ПЕСНЯ ЗВЕРОБОЯ

Я сам набью лириц и сам

Свезу их в Джеспер торгашам,

На пункт пушной свезу.

Ого-я-го, лети, лети,

Мой скакунок, лети!

А шкуры в Джеспере в ночи

Оценят парни-ловкачи,

Три доллара дадут.

Ого-я-го, лети, лети,

Мой скакунок, лети!

Муки куплю я, порох, нож, —

Без них никак не проживешь.

Ого-я-го, лети, лети,

Мой скакунок, лети!

А в этом Джеспере в ночи

Задаром взяли ловкачи

Товар отменный мой.

Индеец, помни: порох наш,

И карабин, и патронташ,

Ступай себе домой!

Ну, как поверить их словам?

Холодный ждет меня вигвам,

Ребят голодных рой:

К ним, пташкам бедненьким моим,

Лесами, степью поспешим,

Ого-я-го, лети, лети,

Мой скакунок, лети!..

И там, средь гор и средь зарниц,

Перед бедой не лягу ниц —

Друзей моих сочти!

Ого-я-го, лети, лети,

Мой скакунок, лети!

ТАНЕЦ

В вихре танца неслась индианка,

В алых бусах из ягод, легка,

В „резервейшен" * на узкой полянке,

Где нужда, и полынь, и тоска.

Две руки, как лучи, озаряли

В темносмуглом загаре лицо.

Две косы по плечам ниспадали,

В смоляное свиваясь кольцо.

Звон бубенчиков трепетно-дальний,

Дым костра, отлетавший на юг,

Взор твой синий, глубокий, печальный

Растревожили душу мою.

Вспомнил я Украины чудесной

Зори алые, шум тополей,

Хороводные девичьи песни,

Пляски родины милой моей,

Как на зорьке за лесом, за долом

Сто баянов гремят, точно гром,

И земля ходит в танце веселом,

С ними — в щедрости, в братстве своем.

А тебя окружают туристы,

Дамы смотрят с улыбкой кривой,

Для кого же твой танец искристый

Тут, в бесхлебье, в нужде вековой?!

И зачем твои очи искрятся,

Мечут звезды в горячей мольбе?

Чтобы мордам бычачьим смеяться

За два цента, что кинут тебе?!

Лучше б с юною свежею силой,

Сжав оружие в смуглой руке,

Здесь бы насмерть ты их поразила,

Чтоб им тут и лежать на песке!

Чтобы гневом гремело возмездье

Меж долин и обрывистых круч,

Чтобы тень твоя грозною местью

Словно молния шла возле туч!

.. .Звон бубенчиков трепетно-дальний,

Дым костра, отлетавший на юг,

Взор твой синий, глубокий, печальный

Растревожили душу мою.

* * *

Не мог я сендвичи глотать

В краю, где лжива благодать,

Где хлеб Детройта и Нью-Йорка

Казался мне отравой горькой, —

Там, на обочинах путей,

Голодных видел я детей.

С банкиром не пил я вино,

Что в погребах стоит давно,—

Рабочий там рукою голой

Тянулся не за кока-колой,

Просил он, горбясь от беды,

Хоть миску жиденькой бурды.

Не поразил меня Бродвей

Крикливой яркостью огней,

Рекламами на небоскребах, —

Ведь рядом, в Гарлеме, в трущобах

И гниль, и смрад, и нищета,

И в полдень — ночи темнота.

Я с грустью на поля глядел,

Где колос был янтарно спел.

Я знал — златые горы хлеба

Дельцам бездушным на потребу

Сгниют, сгорят — и делу край,

А фермер ляг и помирай.

Но там я был безмерно рад,

Когда сквозь тысячи преград

Ко мне тянулись днем и ночью

Сердца простых людей рабочих.

Как дуба мощного листок,

Я даль морскую пересек,

А следом, как заря светла,

За мной моя Отчизна шла.

Словами, чувствами своими

Делился я с людьми простыми,

Чтоб там, в краю нужды и бед,

Оставить счастья ясный след.

Быть может, боль их заглушу я,

Оставив за морем, вдали,

Хотя б частицу небольшую

Сияния моей земли.

ВДОВА

Сын ее и муж слегли в Арденнах,

Где огнем обожжена трава.

А она в своих убогих стенах

Плакала, как плачет лишь вдова.

Шла она к конвейеру уныло,

Где всегда стоял работы шум.

Жизнь-тоску конвейером косила,

Уносила тяжесть горьких дум.

Пенсию взяла она в конторе,

На бумагу тиснули печать —

За двоих солдат, что ей на горе

Там, в Европе, вечно будут спать.

И она пришла домой с вокзала,

Печь зажгла, собрав остаток сил,

И те центы сыну показала,

Что ее единым счастьем был.

Он ее последней был отрадой,

Матери надеждой дорогой...

Но берут и этого в солдаты,

Чтоб послать с другими на убой

Против правды, той, ради которой

На смерть шли отец его и брат...

Чтоб опять брела она в контору,

Где ей справку выдаст сытый кат.

ГРУЗЧИКИ

По пристани шли грузчики толпою

Грузить боеприпасы во Вьетнам,

Им не был слышен дальний рокот боя,

Где бедным — кровь, а прибыль — палачам.

Несли они снаряды для орудий,

Набили смертным грузом стеллажи,

Но той земли не видели, где люди,

Простые люди бьются против лжи.

Где на земле измученной окопчик

И кровью щедро смоченный песок.

И падает вьетнамский смелый хлопчик,

Вот этой пулей раненный в висок.

По пристани шли грузчики толпою,

Здесь не был слышен дальний рокот боя.

Надсмотрщик вслед им бросил слово злое:

— Ишь, лодыри ! Работают за страх !..

Они могли б сказать ему такое,

Могли б свое отечество больное

Поднять на сильных сгорбленных плечах!

Они б, забастовав пред теплоходом,

Прославили Америку свою

Не атомкой, грозящей всем народам,

А местом в нашем сомкнутом строю.

* * *

Океана волны бьют о берег,

Даль плывет, как синяя струя.

Тех чужих земель, чужих Америк

Не ношу любовно в сердце я,

Потому что мне другое мило,

Мне другие звезды свет свой льют.

В этой жизни волны с большеа силой,

Чем на океане, в сердце бьют.

Слышу шопот нивы колосистой

В Приднепровье, в радостной стране.

Звуки нежной песни шелковистой,

Материнской, ожили во мне.

Эти звуки не были забыты,

Я их с детства помню на всю жизнь.

И они вошли и в сталь, и в жито,

И в багрянец осени вплелись.

То они по площади по Красной

Гнев бойцов проносят и любовь,

Вместе с летней радугою ясной,

С песнями днепровских соловьев.

И когда волна стучит о берег,

Даль плывет, как синяя струя,

Тех чужих земель, чужих Америк

Не ношу любовно в сердце я.

* * *

В Портсмуте, над гранитом тяжким,

В глухом неоновом огне, —

Зеленой рощей и ромашкой

Ты вновь, Отчизна, снилась мне.

Такая — как всегда: в привете

Степей, и рек, и белых гор;

Такая — как века : в рассвете,

В расцвете, злу наперекор.

В своих порогах, перелогах

И в серебристых родниках,