За синим морем

Мертвые, бесформенные плиты

Оживали у него, как диво.

Собери-ка все его уменье,

Что вложил он в камень тот упрямый, —

Выстелят дорогу те каменья

От Нью-Йорка до Аляски самой.

А сложи из тех камней граненых

До небес колонну — и крутая

Вдаль, в туман миров уйдет колонна,

Всех богов за бороды цепляя.

Силы нет, и трудно человеку,

Валится из рук его работа,

И его, как старца иль калеку,

Вышвырнули разом за ворота.

Он пошел к себе, в свое жилище,

Где не камень, а гнилые доски,

Где мокрицы в щелях — доля нищих,

И на стенах — мокрые полоски.

Выпив с горя, он в лачуге серой

Думал гневно: „Было б знаменито —

Положить вот здесь миллионера,

Завалить шлифованным гранитом!

БУРЯ В ПОРТУ

Ударил вдруг шторм в ванкуверские доки,

И волны на волны пошли из тумана,

Озоном пахнуло, как лугом широким,

На черные скалы, на синь океана.

Мосты затрещали, качнулись опоры,

Дубы разметали могучие кроны,

И волны на волны, горами на горы,

И ветром и свистом метнуло в затоны.

И кличем и гневом в глухие проулки,

И волны ударили в волны с размаха, —

То ширь океана могуче и гулко

Пошла к площадям, побелевшим от страха.

Потом как ударила молния в очи,

Как будто бы стяг развернула над валом,

Казалось: проходят колонны рабочих,

Отряды, полки Интернационала.

ПЕСНЯ

Здесь улиц зеленых не встретишь,

Здесь на стену лезет стена.

Есть разные страны на свете,

А мне всех милее -— одна.

Здесь птицы без песни — не птицы,

Хотя они гнезда и вьют.

У нас соловьи голосисто

Весеннею ночью поют.

Пути здесь окутаны мглою,

К лугам и полям не ведут,

А наши дороги землею,

Как вольные реки текут.

Здесь в доках, забитые горем,

Матросы выходят из мглы,

А наши матросы над морем,

Как гордые реют орлы.

Здесь женщина гнется на ниве,

Седины белеют в косе,

А наших девчат нет счастливей

В своей величавой красе.

Здесь площади, — я их воочью

Увидел, — тоскливее нет,

У нас же есть Красная площадь,

Какой поклоняется свет.

Любить ее — сердцу отрадно,

Отчизна, как солнце, — одна,

Вся жизнь моя — край ненаглядный,

Родная моя сторона!

ОСЕНЬ НАД ГУДЗОНОМ

Пожелтелая осень стоит за широким затоном

Над бродвейским мостом, над замасленным дымным

Гудзоном.

Вся в поблеклых цветах; в ней — тревога, печаль и забота,

Как на лицах матросов, что остались в порту без работы.

Гнет дубы, и склоняются ветви на ржавые травы,

Точно руки шахтеров — черны, узловаты, корявы.

Хлещет черные пашни дождями ненастными в поле,

Словно грузчиков спины, согбенные в тяжкой неволе.

Пятна нефти плывут по реке за крутыми валами.

Мнится, крови людской эти пятна — горючее пламя,

Что пролилась на улицах в стачках, в борьбе за свободу,

Что из сердца сосали сторукие спруты-заводы,

Что горит, не сгорая, на стягах любви всенародной, —

Не стереть этой крови святой, трудовой, благородной*. ·

Осень... осень стоит над Гудзоном и вихрями свищет,

Багрянеет в лесах, как пылающий грозно кострище,

И мильоны огней озаряют дороги средь ночи,

И горят они в тьме, будто гневные взоры рабочих.

БАЛЛАДА О ДРУЖБЕ

Где троп ветвистые развилки,

Где гулких автострад разлет,

Там у Торгау две могилки

Стоят средь поля пятый год...

Я б, может, их и не приметил,

Но память подсказала мне,

Что я друзей живыми встретил —

Тех что почили в мертвом сне.

Я мимо бы проехал снова,

Другими думами объят,

Но слышал я живое слово

Тех, что в земле теперь лежат.

Рассвет пылает несказанный.

В ногах береза — как сестра...

Он из Рязани, из Казани,

С Кубани родом иль с Остра, —

Боец, что от родных раздолий

Вдали в земле сырой зарыт.

.. .А тут же рядом в чистом поле

Детройтский труженик лежит.

Они, трудом своим братаясь,

Через моря, издалека,

К берлоге зверя пробиваясь,

Шли с двух сторон материка.

Хоть были двух солдат дороги

Не одинаково круты,

Хоть первый восемь ран жестоких

Пронес до этой вот черты,

От стен горящих Сталинграда

Четыре года шел — война. ..

Второй же лишь держал засаду,

Хоть в том и не его вина, —

Но видел я сердец братанье,

Порыв, что родился не вдруг,

Когда детройтец крикнул: — Ваня!

И наш боец ответил: — Друг!

И протянул навстречу руки,

А тот в ответ — и обнялись.

Через года, страданья, муки

Их руки честные сплелись.

Внезапно — я забыть не в силах

Тот миг — средь ясной тишины

Их вражья пуля подкосила

Последним выстрелом войны.

Но в вечной памяти народов,

Сплетя объятья — с братом брат,

Как стражи мира и свободы,

Они и мертвые стоят.

Погожий день смыкает ветви

В краю, где прежде шли бои...

А у бойца остались дети,

А у детройтца есть свои...

Не танков гром через тумапы,

Не атомный смертельный груз —

Пускай несут за океаны

Они сердец живой союз.

Добро и братство, свет и волю...

Пусть будет мир несокрушим!

. . .Уснул боец в далеком поле,

И друг детройтский рядом с ним.

В Тимменси, где бури силу копят,

Где гуляет ветер ледяной,

В Тимменси, где золотые копи, —

Встретил я шахтеров под землей.

Жилка вьется смертоносной нитью,

То исчезнет, то блеснет опять.

Чтоб не потерять ее в кварците,

Рудокопы жизнь должны терять.

Давит их и камнем и водою,

Глушит их взрывчаткой тесный штрек.

Труд их, породнившийся с бедою,

Видно, не забуду я вовек.

Ночи их бессонные без счета

Предо мною — память только тронь.

Золото в ночи с рабочим потом

Вместе в переплавку шло, в огонь.

Слепла ночь в огнях над гулкой бездной,

Черной эстакадой отгремев.

Золото рождало торг бесчестный,

А из пота выковался гнев.

.золото переплавлялось в муки

В том краю бесправья и тоски.

Но оружье гнева брали в р^ки

Тимменсийских копей горняки.

КРАСНАЯ МОЛНИЯ

Старики высокие, безмолвные,

Кругом шли — так, что дрожал вигвам,

Танец назывался „красномолнией",—

Только б загреметь еще громам!

Вот и гром ударил — бубны грянули,

И ножи заискрились во мгле,

Точно молньи в напряженьи прянули,

Потекли пожаром по земле.

Может, им в банкирской той империи

Вспомнилась давнишняя беда,

Как горели и трещали прерии,

Как рыдали матери тогда?

Вспомнилось, быть может, — за долинами,

Как далекий и проклятый сон,

Что они стоят пред карабинами

И пред сталью марки Смит-Вессон!

И покрыта пеплом вся околица,

Тяжко бьют мортиры сквозь пургу,

И судьба их горьким горем колется,

Кровь на белом искрится снегу.

Ну, а коль иначе : за туманами —

В их воображеньи — та страна,

Где, горя знаменами багряными,

Площадь, как цветами, убрана? . .

И земля навеки овесеннена,

И сияет солнце горячо.

Черные и белые там к Ленину

С желтыми идут — к плечу плечо.

И они — свободой, счастьем полные,

Сталинские гости — тоже там...

Танец назывался красномолнией, —

Только б загреметь еще громам!

Мне пришлось в индейском быть вигваме

Мне пришлось в индейском быть вигваме

В Кордильерах, в северном краю.

Звезды спали в темносиней раме,

Вечер вел мелодию свою.

Били парни в бубны неуёмно,

Над костром взметались языки,

И плели — бесправны и бездомны —

Нить воспоминаний старики:

Что для старых нету, мол, работы,