Пока живешь, душа, - люби!..

там читал лекцию на вечере памяти Рубцова. Я пришла почти за час до начала, села в пер-

вом ряду. Слушала, боясь проронить слово. Потом лектор пригласил посмотреть фильм о

Рубцове, и я послушно пошла в кинозал. А когда вспыхнул свет, оказалось, что Кожинов

давно ушел.

Не буду утомлять длинным рассказом, как я пыталась добиться встречи вторично.

Наконец, он сдался - предложил пообщаться в фойе Союза писателей. С первых слов ста-

ло понятно: Кожинову надо от меня отделаться. Он держал подмышкой стопку историчес-

ких книг и вежливо разъяснил:

- Я вообще отошел от поэзии, видите - занимаюсь историей.

Я еще что-то говорила о пермской безысходке, об отношении к его рекомендации...

Он несколько вальяжно развел руками:

- Ну, если со мной в Перми не считаются, может быть, посчитаются в Вологде. Пусть

едет в Вологду. (Так запросто!)

Потом подал мне пальто. Пока я застегнула пуговицы, оглянулась: в фойе уже нико-

го нет. Все мои «героические» усилия кончились ничем.

На следующий день в нашей журналистской в школе на целый день было меропри-

ятие на ВДНХ. Мы сидели врассыпную в большом актовом зале. Одиночное место было

выбрать нетрудно: просторные ряды, рассчитанные на массовую аудиторию, полукру-

жьем, как в цирке, уходили вверх. Ничего не помню, что на этом занятии происходило…

сочиняла и переписывала письмо Кожинову. Много чего написала: об украинских дедах, о

войне, о тюрьме... Послала без обратного адреса - чтобы не было соблазна проверить, до-

шло ли.

А когда вернулась в Пермь, муж показал конверт с московским адресом, а в нем выр-

ванный из блокнота миниатюрный листочек, всего несколько фраз: «Дорогой Миша! Мне

тоже 50 лет...» Подпись - В. Кожинов. Никаких конкретных рекомендаций, но указывался

домашний телефон.

В течение месяца, заглядывая в маленькую комнату нашей хрущевки (днем она пре-

вращалась в рабочий кабинет), я видела: Михаил подолгу сидит на подоконнике и смотрит

на дальний лес. На тот самый тополек, который: «Протяни мне ладонь, тополек...» Мыс-

ленно прощался. А потом сказал:

- Я поеду в Вологду.

17

Решиться на это нам было очень непросто. У меня была хорошая работа, имя в перм-

ской журналистике. Младший сын, десяти лет, подавал надежды в игре на виолончели и

его хотели подготовить для выступления с симфоническим оркестром. Его преподаватель

и слышать не хотел, чтобы Петя куда-то уезжал!

Миша позвонил по московскому телефону. И услышал:

- Деньги на билет до Вологды есть?

- Найдутся.

В трубке послышались гудки.

…Не раз потом мы будем вспоминать любимое Кожиновское выражение: «Надо сде-

лать усилие». Видимо, это был принцип его собственной жизни. Но и от других требова-

лось то же. На семейном совете решили, что Миша сначала поедет один - найдет работу.

Потом поменяем квартиру.

В Вологде у нас никого не было. Правда, знакомый физик Володя ездил от своего

научного института на вологодскую мебельную фабрику «Прогресс» налаживать аппара-

туру, с кем-то там познакомился. Но не до такой же степени, чтобы просить постоя для

приятеля! Да еще такого... в поведении не предсказуемого. Мы видели, что Володя бои-

тся. Но, человек мягкий, не смог отказать! Миша не подвел.

Устроился слесарем на «Прогресс» и при первой возможности перешел жить в ра-

бочее общежитие. А через некоторое время его нашел человек «от Кожинова» - сотрудник

общества охраны памятников истории и культуры, молодой поэт Михаил Иванович

Карачев. Разговорились, понравились друг другу. Ему Миша посвятит стихотворение

«Ослепший лебедь», в котором есть такие строчки:

Лики храмов бревенчатых,

Слушайте голос заутрени.

Возвратилась душа моя к вам,

На последний поклон.

(Когда через год мы всей семьей переедем в Вологду, наша квартира будет украшена

богатым набором фотографий из фонда общества охраны памятников от Миши Карачева -

«Лики храмов бревенчатых»).

....В областной партийной газете «Красный Север» Михаилу сделали подборку сти-

хов. Новым сантехником заинтересовался сам директор фабрики, Герой Социалистичес-

кого Труда Степанов. Вызвал к себе, спросил о зарплате. Это был, конечно, мизер.

- Небось, если тебе в другом месте дадут на червонец больше, сразу побежишь? – за-

метил директор.

- Если мне платят на червонец больше, значит, больше уважают мой труд.

Степанов некоторое время шагал по кабинету. Потом сказал:

- Мы шли туда, куда нас пошлют.

- А мы шли туда сами, - парировал сантехник.

Ответ понравился.

- Иди к коменданту общежития, скажи, что я велел найти тебе комнату.

(«Это был властительный самодур, - вспоминал о Степанове муж. – Но, как истин-

ный воспитанник сталинской эпохи, не боялся брать на себя ответственность и слов на

ветер не бросал. Умный ничего не сделает там, где поможет вот такой...»)

Комендантом оказался милейший старичок Иван Федосеевич. Они прошли по пер-

вому этажу, Миша облюбовал комнату бывшей парикмахерской. Выпили с Иваном Фе-

досеевичем по рюмцу... Теперь Миша жил среди зеркал, один, сам себе хозяин. Это при-

несло ощущение защищенности. Односменная работа помогла вжиться в литературный

18

режим. С оказией мы переправили ему из Перми пишущую машинку. В свободное время

гулял вдоль берега реки и смотрел на церкви.

Писал домой шутливые письма: «Избави боже от тоски - ходить в сортир по-воров-

ски!» (В общежитии не работала канализация, и люди бегали в кусты на так называемое

Поле дураков - пустырь напротив, где собирались алкоголики.)

* * *

Облака, облака...

Над летящими в хмарь колокольнями

Ветры гонят и гонят

Остатки легенд и былин.

Чем-то вы мою жизнь,

Мою ниву судьбы так напомнили,

Сиротливые церкви

И тучи в бездонной дали.

Чувство вечных утрат,

Непонятно каких опасений,

Разобрать не могу –

На каком языке говорят,

Будто я, проходя,

Упаду в гололедье осеннем,

И прольется навек

Невзначай опрокинутый взгляд.

Мокрый снег полетит

На ресницы

Так грустно, так цепко!

Поплывут облака,

Осенив мой печальный удел.

А над берегом так же

Стоять будет русская церковь,

На которую я,

Проходя по России,

Глядел.

ОСЛЕПШИЙ ЛЕБЕДЬ

Здесь я в детстве летал!

И в нежнейшем ракитовом лепете

Есть мой радостный голос.

Так больше теперь не поют.

Злые силы меня

Превратили в ослепшего лебедя

И пустили на волю,

Открыв заповедник-уют.

Крылья волю почуяли,

Если взлетали, вы знаете!

Небо, воля и крылья,

И ветры манили меня.

Ведь глухие сердца

Не сумели лишить меня памяти –

Чем я жил и живу,

Буду жить до последнего дня.

19

Запах желтых ракит.

...За последними, может, метелями,

Там, в суровом краю,

Если слышишь меня,

Ты поймешь,

Для кого на земле,

Окантованной пихтами-елями,

Пишет тайные знаки,

Шипя по периметру, дождь.

Время желтых ракит...

Как мы поздно становимся мудрыми,

Так нелепо приветствуя

Мыслей не наших полон.

Лики храмов бревенчатых,

Слушайте голос заутрени:

Возвратилась душа моя

К вам,

На последний поклон.

* * *

Отшумела веселая роща.

По индеви – копоть.

В обеззвученной серости