Пока живешь, душа, - люби!..

* * *

Что случилось,

Молодость,

С тобою?

Говори

И не щади меня.

Расстреляв последнюю обойму,

Почему не вышла из огня?

Почему,

Взрывая крепость быта,

В сердце бьют

Обугленные дни?

Скольких мы оставили убитых,

Так и не успев

Похоронить!

Поле, поле...

Поле не пустое.

Я до самой смерти

39

Пронесу –

Жители,

Спешившие на стоны,

Псов голодных

Видели в лесу.

Я поверю

Снам и ворожеям.

Молодость,

У скорбного села

Почему осталась в окруженье

И ко мне

Пробиться не смогла?!

Вспомню – плачу.

Не могу.

Нет власти:

Слышу,

Вижу,

Как идут бои.

На бегу

Редеющие части –

Годы отходящие мои.

ОГНЕВАЯ СТРАНА

Забери меня, память,

Домой пусти,

К тем дымам,

Что гуляли в овсе.

Огневая страна моей юности,

Ты во мне –

Навсегда, насовсем.

Обними меня

Давними стужами,

Чтоб не смог я

Уйти никуда!

Ослепленный тобой

И контуженный,

Не в свои

Завернул я года.

Ни огня.

Ни окопа.

Ни выстрела.

Раскаленный

Подай карабин!

И дождями

Бинты мои выстирай,

Забери ты меня,

Не губи.

Что ж ты, Родина,

Что же ты,

Что же ты?..

Никогда я не бил наугад.

40

Я по крику,

По хрипу,

По шепоту

Различу

Своего

И врага.

ПО РАЗЛОМАМ ВОЕННОЙ ЗЕМЛИ

Юз Алешковский устроил бунт

в армии в 1949 году, за что был

осужден на четыре года, а

впоследствии эмигрировал. Михаил

Сопин сделал примерно то же самое

через два года, был признан

шизофреником, и это клеймо

осталось на всю жизнь. Случилось

это так.

После войны Мишка, имеющий к

тому времени пятиклассное

образование, жил с бабушкой на

курщине, работал в колхозе. Потом вернулся в Харьков, кончил ремесленное училище.

Вместе с матерью трудился токарем на заводе, где когда-то служил испытателем танков

его отец. Но надолго там не задержался - ушел бродяжничать вместе с подростками, сбе-

жавшими из колонии Макаренко. Ребята «прокатились» до Владивостока и обратно. В

1949 году Михаил был арестован за хранение оружия. Отбывал на строительстве котлова-

на Цимлянской ГЭС. Через полтора года освободили по амнистии.

И почти сразу – армия. Михаил был зачислен в танковый десантный батальон - по

тем временам, войска элитные. Он был водителем-механиком.

О послевоенной Красной Армии обычно отзываются хорошо: дедовщины еще нет.

Однако вспомним фильм «Анкор, еще анкор», который не могут простить режиссеру Пе-

тру Тодоровскому генералы. Были, были и в той армии свои проблемы...

Одна из них - расслоение: тех из начальственного состава, кто «не нюхал пороха», и

призывников, побывавших в полосе боевых действий. Опаленные войной не признавали

унижения, неуважения к личности, мелочных придирок. Они легко вступали в конфликты,

реагировали нервно, могли стать непредсказуемыми в поведении. Например, заходит лей-

тенант в казарму перед сном, требует выстроиться по форме, а солдату надоело обуваться-

разуваться. Он сунул портянки под матрац, а сам голыми ногами - в сапоги. У лейтенанта

взор зоркий:

- Это что такое из-под матраца торчит? Что за сопли?

- Это не сопли, а солдатские портянки!

- Мо-олчать! Ты в какой армии служишь?

- В американской!

- Что-о-о?!

41

- Вы что, сами не знаете, какая здесь армия? (И поехало-пошло...).

Не когда-нибудь, а в час ночи, когда сон солдата должен быть особенно крепок, его

вызывают в штабную комнату на проработку. Михаил сорвался и, схватив автомат,

побежал за лейтенантом, а когда его стали окружать, забаррикадировался в пирамиду с

винтовками, готовый отстреливаться до последнего.

Армейскому руководству хватило мудрости уговорить солдата сдаться, а доводить

дело до трибунала не захотели: это бросило бы пятно на образцовую часть. Проще

представить взбунтовавшегося солдата «дуриком». Михаила отправили в больницу, где он

объявил голодовку. Впоследствии был списан с воинской службы с «волчьим билетом», в

котором указывалось, что такой-то по состоянию здоровья не имеет право работать с

техникой, моторами и вообще быть принятым на престижную, оплачиваемую работу.

Этот «пунктик» сопровождал Сопина по всей жизни. Приходит, бывало, устраиваться на

работу сантехником, а там требуют паспорт и военный билет. В паспорте отметка: выдан

по справке об освобождении. А в военном билете...

Михаил по карманам похлопает и, как бы опомнившись, улыбнется широко:

- Забыл дома! Да вы на меня посмотрите: ну конечно, военнообязанный! Разве не

видно? (Фигура крепкая, грудь колесом).

При тех должностях, которые он занимал, формальности не соблюдались...

* * *

Когда первый мороз

Опушит

Тополя чистым мехом,

Кто-то в окна стучит,

И зовет,

И ответ мне дает:

«Это я,

Твое имя,

Пропавшее без вести эхо,

Перекатная голь,

Беспризорное детство твое».

И туда обернусь,

И сюда погляжу:

Как ты? Где ты?

Я же сам очевидец:

Ты убито…

Ахтырка… Бои…

А на темном стекле

Обнаженно,

До резкого света:

Ирреальная явь,

Темно-красные слезы мои.

* * *

Дымя,

Мимо изб,

Мимо пашен

Раскатно

Грохочет состав!

А юность

Мне машет и машет,

42

Тревожно

На цыпочки встав.

В бушлате,

Худая-худая,

Как в послевоенном селе,

Наверное, знает – куда я,

Глядит обреченно вослед.

Бомбежки,

Составы,

Обвалы

В жестоком остались былом.

Когда же ты, жизнь,

Миновала,

Со всем, что сбивало и жгло?!

По сердцу –

Скребущие звуки.

Постой!

Обернись в пол-лица...

Скажи мне,

Что этой разлуке

Не будет. Не будет конца!

Скажи!

Я смогу возвратиться!

Хотя бы ладонь подыми!

Но поезд –

Ах, черная птица!..

Крылато качает дымы.

* * *

Как трудно уходить

Из той поры:

Открыл окно,

И в спелый дождь –

Руками!

За садом звезды,

Что твои костры.

Какое счастье

В этой жизни –

Память!

Давным-давно

Не тот уж

Блеск в глазах.

И мир не тот –

От яви до преданий.

А я и сотой доли не сказал

О том, что слышу,

К полю припадая.

Здесь, на земле

Случилось это все:

Ни ты меня,

Ни я тебя не бросил.

Но мертвый ветер

43

Разоренных сел

Нам не оставил

Ни руля, ни весел.

Холодные,

Голодные года

Сменили грохот

Тола и металла.

И вышло так,

Что вдруг и навсегда

Нас по Отчизне горькой

Разметало.

И мы с тобой

Такие не одни.

Ты говорила:

«Если выйти в поле,

То будет слышно,

Как летит над ним

Молчанье душ,

Запекшихся от боли».

* * *

Разметало

Сиротские рати

По разломам

Военной земли.

Никогда

Не собраться нам,

Братья.

Лиховеи наш путь замели.

За надежды,

Что были до мая,