Иверский свет

соседским детям десять ле*,

прошла война, тебя все нет,

четыре тыщи солнц скатилось,

как ты там мучаешься, милый,

живой ли ты и невредимый?

Предела нету для любимой,

ополоумевши любя,

я, Рута, выдала тебя —

из тюрьм приходят иногда,

из заграницы — никогда... »

...Он бьет ее, с утра напившись.

Свистит его костыль над пирсом.

О, вопли женщины седой:

«Любимый мой! Любимый мой!»

Что ты ищешь, поэт, в кочевье?

Как по свету ни колеси,

но итоги всегда плачевны,

даже если они хороши.

Все в ажуре — дела и личное.

И удача с тобой всегда.

Тебе в кухне готовит яичницу

золотая кинозвезда.

Но как выйдешь за коновязи,

все высвистывает опять,

что еще до тебя не назвали

и тебе уже не назвать.

ЛОДКА НА БЕРЕГУ

Над лодкой перевернутою, ночью,

над днищем алюминиевым туга,

гимнастка, изгибая позвоночник,

изображает ручку утюга!

В сиянье моря северно-янтарном

хохочет, в днище впаяна, дыша,

кусачка, полукровочка, кентаврка,

ах, полулодка и полудитя...

Полуморская-полугородская,

в ней полуполоумнейший расчет,

полутоскует — как полуласкает,

полуутопит — как полуспасет.

Сейчас она стремглав перевернется.

Полузвереныш, уплывет — вернется,

по пальцы утопая в бережок...

Ужо тебе, оживший утюжок!

СНЕГ В ОКТЯБРЕ

Падает по железу

с небом напополам

снежное сожаление

по лесу и по нам.

В красные можжевелины —

снежное сожаление,

ветви отяжелел к

светлого сожаления!

Это сейчас растает

в наших речах с тобой,

только потом настанет

твердой, как наст, тоской.

И, оседая, шевелится,

будто снега из детств,

свежее сожаление

милых твоих одежд.

Спи, мое день-рождение,

яблоко закусав.

Как мы теперь раздельно

будем в красных лесах?!

Ах, как звенит вслед лету

брошенный твой снежок,

будто велосипедный

круглый литой звонок!

Наш берег песчаный и плоский,

заканчивающийся сырой

печальной и темной полоской,

как будто платочек с каймой.

Направо холодное море,

налево песочечный быт.

Меж ними, намокши от горя,

темнея, дорожка бежит.

Мы больше сюда не приедем.

Давай по дорожке пройдем.

За нами — к добру по приметам —

следы отольют серебром.

Распрямились года, как вода.

От жемчужного сна озорного

не осталось в душе и следа.

Но осталась заноза.

Нож возьму, не ропща, не мудря.

Соперировать — экая малость!

Чисто вырезал — до нутра.

Аж наружу зияет дыра.

Но заноза осталась

ГОВОРИТ МАМА

Когда ты была во мне точкой

(отец твой тогда настаивал),

мы думали о тебе, дочка, —

оставить или не оставить?

Рассыпчатые твои косы,

ясную твою память

и сегодняшние твои вопросы:

«оставить или не оставить?»

ШОССЕ

«80» — в нимбе знака,

как некий новый святой.

Раздавленная собака

валяется на осевой.

Не я же ее зарезал,

зачем же она за мной

как по дрезинной рельсе

несется по осевой?

Рана черна от гнуса.

Скорость в пределах ста.

Главное — не оглянуться.

Совесть моя чиста.

4 13 —

Я не ведаю в женщине той

черной речи и чуингама,

та возлюбленная со мной

разговаривала жемчугами.

Простирала не руку, а длань.

Той, возлюбленной, мелкое чуждо.

А ее уязвленная брань —

доказательство чувства.

ЧЕРНОЕ ЕРНИЧЕСТВО

Когда спекулянты рыночные

прицениваются к Чюрленису,

поэты уходят в рыцари

черного ерничества.

Их самоубийственный вывод:

стать ядом во имя истины.

Пусть мир в отвращении вырвет,

а следовательно — очистится.

Но самое черное ерничество,

заботясь о человеке,

химической червоточиной

покрыло души и реки.

Но самые черные ерники

в белых воротничках,

не веря ни. в бога, ни в черта,

кричат о святых вещах.

Верю в черную истину,

верю в белую истину,

верю в истину синюю —

не верю в истину циника...

Мой бедный, бедный ерник!

Какие ж твои молитвы?

У лица дождевые дворники

машут опасной бритвой.

Тоска твою душу ест,

вот ты и хохмишь у фрески,

где тащит страдалец крест:

«Христос на воскреснике».

Но мужество не в коверничестве,

а в том, чтоб сказать без робости:

да сгинет общее ерничество

во имя Светлого Образа!

Поэты — рыцари чина

Светлого Образа

Да сгинет первопричина

черного ерничества!

СКУПЩИК КРАДЕНОГО

I.

Прицепись ко мне в упор,

бюрократина.

Ты опаснее, чем вор,

скупщик краденого!

Лоб крапленый полон мыслями,

белый как Наполеон,

челка с круглыми залысинами

липнет трефовым тузом...

Символы предметов реют

в твоей комнате паучьей,

как вещевая лотерея:

вещи есть — но шиш получишь!

II.

Кражи, шмотки и сапфиры

зашифрованы в цифири:

«№ 4704... мотоцикл марки Ява».

«Волга» (угнанная явно).

Неразборчивая

цифра... списанная машина шифера,

пешка Бобби Фишера,

ключ от сейфа с шифром,

где деньги лежат.

200 ООО гора Арарат,

на остальные пятнадцать номеров подряд

выпадает по кофейной

чашечке с вензелем

отель «Украина»,

печать райфина

или паникадило (по желанию),

четырехкомнатная «малина»

на площади Восстания,

или старый «Москвич»

(по желанию).

236-49-45.... непожилая,

но крашенная под серебро прядь

поможет Вам украсть

тридцать минут счастья -+-

кофе в номер

(или пятнадцать рублей денег).

Демпинг!

(тем же награждаются все последующие

четные номера).

№ 14709.... Памятник. Кварц в позолоте.

С надписью «Наследник — тете».

Мне. № 147015. Библиотечный штамп лиловый.

Золотые буквы сбоку:

«Избранное поэта О-ва»

(где сто двадцать строчек Блока).

№ 22100 Пока еще неизвестно что.

N9 48.... Манто, кожаное, но

хлоркой сведено пятно.

№ 1968 Судья класса «А»,

мыло «Москва».

На оставшийся 21 билет

выпадает 10 лет».

III.

Размечталась, как пропеллер,

воровская лотерея:

«Бриллианты миссис Тэйлор,

и ворованные ею

многодетные мужчины,

и ворованная ими

нефть печальных бедуинов,

и ворованные теми

самолеты в Йемене,

и ворованное время

ваше, читатель, к этой теме,

и ворованные Временем

наши жизни в море бренном,

где ворованы ныряльщиком

бриллианты нереальные,

что украли душу, тело

у бедняжки миссис Тэйлор... »

И на голос твой с порога,

мел сметая с потолков,

заглянет любитель Блока

участковый Уголков,

потоскует синеоко

и уйдет, не расколов.

(Посерьезнее Голгоф

участковый Уголков.)

С этой ночи нет покоя.

Машет в бедной голове

синий махаон с каймою

милицейских галифе.

Чуть застежка залоснилась,

как у бабочки брюшко.

Что вы, синие, приснились?

Укатают далеко.

(Где посылки до кило.)

Дочь твоя ушла, вернулась

и к окошку отвернулась,

молода, худа и сжата,

плоскозада, как лопата

со скользящим желобком —

закопает вечерком

с корешами вчетвером!

Рысь, наследница, невеста.

И дежурит у подъезда

вежливый, как прокурор,

эксплуатируемый вор.

IV.

«Хорошо б купить купейный

в детство северной губернии,

где безвестность и тоска!..

Да накрылись отпуска.

Жжет в узле кожанка краденая.

Очищает дачу в Кратове.

Блюминг вынести — раз плюнуть!