Избранное

* * *

Попробуй в былое вглядеться

сквозь толщу загубленных лет,

где даже бездарное детство

окрашено в розовый цвет

и память, наверно, не даром,

ещё обдаёт сквозь года

простудным малиновым жаром,

мучительной краской стыда.

Детали достаточно мелкой,

во времени сделать прокол,

чтоб после подглядывать в щелку.

Вот так я однажды нашёл,

обои слоями сдирая,

до боли знакомый узор.

За ним — голубятни, сараи,

заросший акацией двор,

чернильницы-непроливашки

и группы продлённого дня,

“поджиги” и Боушев Сашка,

стреляющий лучше меня.

Сбор лома и макулатуры,

и запись погоды в тетрадь,

и страшный урок физкультуры,

где мне выше метра не взять,

где кольца и шведская стенка

украсили пыточный зал,

где я перед Митиной Ленкой

с козла, не допрыгнув, упал.

И всё это рядом, так близко.

Учитель, к журналу склонясь,

проходится ручкой по списку

и тыкает прямо в меня.

И двойка. И некуда деться —

иду без портфеля домой

за мамой. И всё это — детство

счастливое. Боже ты мой!

* * *

Влажный бархат арбузного среза,

белизну скорлупы и яйца,

ядовитую зелень “Шартреза”,

непривычную тяжесть свинца,

запах кожи и привкус лимона,

скрип деревьев, раскачку вагона —

всё, чем память живёт изумлённо,

мне уже не забыть до конца.

Это жизни моей обстановка,

неуклюжий её реквизит,

оболочка её, упаковка,

сквозь которую время сквозит,

продувая, как шаткий скворечник.

Я люблю этот холод нездешний.

Я люблю этот город, конечно,

но сегодня чего-то знобит.

Этот список немногого стоит.

Дополняем. Да только зачем?

Разве чтобы задеть за живое,

поиграть непослушной строкою,

перепробовать несколько тем?

Ибо, всё-таки, жизненный опыт

невелик. Эта память хранит —

волны, к морю идущие скопом,

да холодный зернистый гранит.

Прикоснусь осторожной рукою.

Я люблю этот город, не скрою,

одинокой любовью земною.

Одиночество нас и роднит.

* * *

Я за городом жил всё это лето,

о том, что происходит где-то в мире,

я узнавал случайно из газеты,

наколотой на гвоздике в сортире.

Рычала стройка сотнями моторов,

клубила пылью от цементовоза.

Распространяли фауна и флора

благоуханье свежего навоза.

Строительство — всегда немного праздник.

Получка — это тоже день творенья.

И всё-таки творцы перепивались

и стройка приходила в запустенье.

Торчали в небо башенные краны,

пересыхал раствор уже ненужный.

И лишь в бытовках весело и дружно

позванивали полные стаканы.

Я с ними пил. Они — не виноваты…

<

                                 Прощание с Литвой

                                                        Е. Игнатовой

Полюбил я литовскую влажную речь и внимал, как латыни,

в тайный смысл не вникая, но кажется мне и поныне,

что пойму с полуслова любое её причитанье.

О, как тихо мне было, как долго копилось молчанье.

За холмами терялась, в себя уходила дорога,

утешая мой взгляд, возвышая до плавного спуска.

Yizo gero! Прощай! Или как оно будет по-русски?

Я уже и забыл. Слава Богу!

Только музыку помню да низкие жёлтые звёзды.

Только музыке верю да этому тёмному саду,