Стихотворения и поэмы

Рисуночек хорош? Фигуры узнаешь,

Которы поместил в сей книжке Дотерош?

Вот на гравюре сей знакома ли фигура?

То вымысел, скажи? А может быть, натура?"

О, боже! Какова мерещится мне дрянь!

Гравюра такова: изображенье бань,

Каких в Сибири мы не видывали сроду

^[646]

.

Он, дымный, адскому весьма подобен своду,

Свод этих мнимых бань. Взобравшись на полки,

Торжественно сидят нагие мужики,

А рядом — девушки и маленькие дети…

"Где ж бани таковы сумел он подглядети?"

— "Ты подожди-ка, дочь,— родитель молвит мой,—

Ужель не узнаешь ты здесь себя самой?

Ужель самой себя не можешь ты узнати?

Признал ведь прокурор, признали в магистрате…"

*

Так в величайшую попала я беду.

"Отец,— кричу,— отец! Я в монастырь уйду!

Чтоб скрыться от стыда, иное есть ли место?

Пусть буду я, отец, Христовая невеста!"

— "В монашки хочешь?"

— "Да! — безумно я кричу.—

Я ж опозорена. Покой найти хочу.

За грешны помыслы приму я наказанье,

А мне помогут в том посты и бичеванья.

Отец,— кричу ему,— иди же поскорей!

И всё ты разузнай насчет монастырей,

Как принимают в них, устав в котором строже…

О, боже! Помоги мне, всемогущий боже!"

Спровадивши отца, за книжку вновь берусь.

О, злой Шапп д'Отерош! Приехав к нам на Русь

Зрить через солнца лик Венеры прохожденье,

Премудрые весьма ты сделал вычисленья,

Чтоб с достоверностью все люди бы могли

Знать расстояние от солнца до земли.

Вот для сего, аббат, и книгу публикуешь,

Европа рада вся, и ты, аббат, ликуешь,

ту солнца параллакс

^[647]

решил определить.

Затея доблестная, что и говорить!

Почто же, д'Отерош, служа своей науке,

Людей ты оболгал, меня обрек на муки?

Кому в угоду, Шапп, так опоганил ты

Невинные мои девически мечты?

Венерин Башмачок зачем ты брал в подарок?

…Ах, помню: был июль не по-сибирски жарок,

А осень — холодна. Осталась я одна.

Бывало, у окна сижу всю ночь без сна,

Одною лишь мечтой напрасною согрета:

Придет, мол, день златой позднего бабьего лета!

Что сделала тебе плохого я, аббат?

Зачем изобразил? Теперь ведь засрамят!

Бесстыдницей меня соседи все закличут.

И засмеют меня, и пальцами затычут.

Ах, опозорена! На рынок по утрам,

И в праздничные дни молиться в божий храм,

И на берег речной я выйти не посмею —

Все засмеют меня!

Но кто, подобно змею,

По древу за окном взбирается? Кто он?

Ах, кто же мог другой быть, кроме как Антон!

Не кто другой, как он, вернейший мой поклонник,

С древесного ствола ползет на подоконник.

Я вижу, из листвы, обрызганной росой,

Антон явился вдруг с напудренной косой,

В кафтане, в треухе.

"О, Венус! Люба Венус!"

— "Отворотись,— шепчу,— и жди, пока оденусь".

— "А что,— он говорит,— мы медлить будем тут

Да ждать, когда тебя в монашки постригут.

На древе добрый час сидел я. Ноет тело.

Весь слышал разговор. В монашки захотела!

Сей замысел оставь. Архиепископ прав,

Что во монастырях злой дух вдвойне лукав.

Доверься моему, о люба, разуменью:

На фабрику ко мне уедем под Тюменью".

— "Постой! — я говорю.— Опять ты что-то врешь!

Тебе… заказывал гравюру д'Отерош? ,

Я говорю, ты бань писал изображенье?"

А он в ответ:

"Спешим! За городом Тюменью…"

— "Нет,— говорю,— ответь: чертеж ты делал бань?

Ощерился Антон. "Эй,— он кричит,— отстань!

Пусть даже бы и я… Случайно это сходство".

— "Нет в вас,— я говорю,— ни капли благородства!

А он в ответ:

"Меня преследовал твой лик.

Свой искуплю я грех, хотя он и велик.

Что хошь со мной твори!"

— "Ах, так,— и, улыбнувшись,—

Вот получи за то!" — сказала. Размахнувшись,

Антону нанесла удар я по лицу,

И вслед за тем пинок дала я подлецу,

Да так, что сапожка носок воткнулся острый

Сквозь треснувший кафтан, и вмиг от крови пестрой

Одежда сделалась.

"Что? Получил, подлец!"

Тут на переполох является отец.