Юрий Олеша и Всеволод Мейерхольд в работе над спектаклем "Список благодеяний "

Каждый хочет думать только о себе.

Не понимаю. Что это значит — о себе?

Ну, о себе, о своей жизни, о своей собственной судьбе.

Мы были в штате Виргиния, в одном городке, как раз в тот день, когда линчевали негра. Он думал о своей собственной судьбе?

Кто?

Негр, которого линчевали! Он думал о себе, да? А те, кто вздергивал его на сук и поджигал, о чем они думали? Тоже о себе? Но тут есть разница, не правда ли? О чем думает банкир Лепельтье в палате, о себе?

Да.

По вашей теории — о себе.

Да, по моей теории — о себе.

А безработные, которые часами стоят в очереди за тарелкой супа, они тоже думают о себе?

Да, по моей теории, о себе.

А по моей теории, они думают о банкире Лепельтье, о том, чтобы банкиру Лепельтье перегрызть глотку.

Вы хотите сказать, что человека вообще нет? А есть представитель класса? Скучно, слышала, думала, продумала, неправда это. Артистка только тогда становится великой, когда она воплощает демократическую, общепонятную и волнующую всех тему.

Эта тема — социализм.

Неправда.

А какая же?

Тема одинокой человеческой судьбы. Тема Чаплина. Урод хочет быть красивым, нищий — богатым, лентяй хочет получить наследство, матери хочется приехать к сыну…

Понимаю, т/о/ е/сть/, тема личного благополучия. Кулаческая тема [350].

Если угодно — кулаческая.

Хорошо. Вы хоть понимаете.

Я все понимаю, в этом мое горе. Я не знаю, что происходит со мною. Я одна во всем мире, только я одна. Это все в душе у меня: борьба двух миров. И не с вами это я спорю, а спорю сама с собой… веду сама с собой мучительный долгий спор, от которого сохнет мозг… В день окончания гимназии цвела акация, лепестки падали на страницы, на подоконник, в сгиб локтя… Я видела свою жизнь, она была прекрасна. (Подавать.)

Это все ужасно, что вы говорите. Вам нужно возвращаться в Москву.

Что?

Я говорю, как можно скорее в Москву уезжайте.

Вы говорите официально, от имени полпредства?

Я говорю как товарищ, просто советую.

Слушайте.

Что? (Мягко, с улыбкой.)

У меня к вам просьба.

Пожалуйста. Какая? (Услужливо.)

Дайте мне денег.

Молчание. Федотов — большое изумление.

Простите меня, я пошутила, конечно.

У вас какая-то рваная психика, Елена Николаевна.

Вы только теперь заметили? Тонкий наблюдатель. А я, между прочим, серьезно просила у вас денег. Я не хочу возвращаться в Москву.

Вы говорите глупости, Елена Николаевна. Что с вами происходит? Шатаетесь? Раздваиваетесь! Висите в воздухе, колеблетесь? Довольно, наконец. Подумайте: безработица, голод, прозревают слепые, зубы оскалены, какая здесь может быть философия? Борьба за рынки, за каучук, за нефть. Изобретаются пушки… Война, война приближается, все ясно, все просто… И вдруг вы о своей личности. Я, я, я, где я? Кто я? С кем я? Как меня зовут? Я лучше всех. Все нипочем. Только я. Хорошо мне. Плохо мне. Да ну вас, ей-богу. На что вы жалуетесь? Ваша личность подавлена? Выдумаете, что ваши интеллигентские жалобы чем-нибудь отличаются от жалоб кулака на то, что коллективизация лишила его хутора? Ничем, это одно и то же. О чем вы говорите? Не хотите возвращаться домой, не нравится быть советской гражданкой. Хотите остаться здесь? Да? Вы, которая уже была там, в советской стране, уже вместе с пролетариатом укладывала первые камни нового мира? Уже поднимала на плечи такую огромную славу, славу советской революции. Унижаетесь до мысли о том, чтобы остаться здесь, бежать из самого лучшего мира, из самой умной, самой передовой, единственно мыслящей среды — среды трудящихся нашего Союза. Это сон, бред. Париж, Париж!.. Вот мы стоим в Париже, да. Но тот Париж, который в мечтах у вас, — этого Парижа нет теперь: он уже призрак. Культура обречена на смерть. Вы думаете, что буржуазная Европа так же молода, как и вы. Это развалившийся храм, а вы поклоняетесь обломкам его колонн [351]. Другая Европа встает. Если вы хотите остаться здесь, тогда будьте последовательны… Если хотите остаться в лагере лавочников, кулаков, мелких собственников, тогда идите и стреляйте в безработных вместе с полицией. Да, да, да! Это одно и то же. Кто жалуется на Советскую власть, тот сочувствует полиции, которая расстреливает безработных в Европе. А вы думаете, вы сверхчеловек, Елена Гончарова, интеллигентка! Нечего притворяться, нечего прикрываться философией, ваша изысканная философия есть просто философия лавочника или полицейского. Значит, вы с ними. Поймите, что не может быть положения, которое занимаете вы — или здесь, или там. Где же вы? С нами или с ними?

Поцелуйте меня в лоб, официально, от имени полпредства.

(изумлен, Целует деловито). Ну, вот видите, и отлично. А вам очень хочется на бал?

Только не говорите вашим товарищам. Хочется.

(смеясь). Тщеславие?

Слово «тщеславие» должно быть дискредитировано.

Да.

Тем интереснее вызвать злобу. Они вас на бал, а вы откажитесь.

Федотов, вы симпатяга.

Вы тоже (серьезно, деловито. Надевает пальто и перекладывает револьвер).

Что это?

Боевая привычка, револьвер поближе к руке. Ну, до свидания. (Уходит.)

Входит Татаров.

Если я не ошибаюсь, вы госпожа Гончарова?

Да, это я.

Здравствуйте.

(задерживаясь). Елена Николаевна. (Подходит к Татарову.) Что вам угодно?