Юрий Олеша и Всеволод Мейерхольд в работе над спектаклем "Список благодеяний "

(у стола). Знал!

Все может быть. Ваше прошлое мне неизвестно, Николай Иванович. (К манекенщице.) Вы свободны.

Манекенщица ушла. Рем/изова/ на кресло села.

Ответьте мне, скажите мне: может быть, эта актриса ваша дочь?

Пауза.

(ходит). Может быть, может быть.

(с чувством большого волнения). Это правда?

А может быть, племянница.

Ваша племянница?

А может быть, и не моя, а другого адвоката, похожего на меня.

Какого адвоката?

Или не адвоката. Может быть, директора банка, или члена земской управы, или профессора. Не все ли равно. (Подход/ит/ к ней.) Чего тут не понимать? Русские интеллигенты, мы из одного племени с ней. Но случилось так, что я жалкий изгнанник, а она — высокомерная гостья с моей родины. Я не верю в ее высокомерность. Я знаю, что она несчастна. И пусть она будет немая, как… вот это зеркало, но я все-таки услышу ее голос. Я заставлю ее кричать о своей тоске.

Может оказаться, что ваше подозрение неправильно. (Разрезает.)

(встал около нее). Вам кажется, что она честна?

Да. Вы сами читали мне статьи о ней. Как ее ценят большевики.

И все-таки она лжет им. Я докажу это.

Она была в фаворе.

Тем интереснее опыт. [Да, она была в фаворе. Ей разрешалось многое. Она ставила «Гамлета». Подумайте, «Гамлета» — в стране, где искусство низведено до агитации за разведение свиней, за рытье силосных ям… Советская власть избаловала ее. И все-таки я утверждаю, что, несмотря ни на что, самым пылким ее желанием было бежать сюда.] Знаменитая актриса из страны рабов закричит миру: не верьте, не верьте моей славе! Я получила ее за отказ мыслить. Не верьте моей свободе: я была рабом, несмотря ни на что.

(переносит материю). Разве рабы такие? Это счастливая женщина по виду.

Счастливая? Гордая? Неподкупная?

Да. Мне так кажется.

Праведница? Без греха?

Да.

Я убежден, что грех у нее есть. А если его нет, то я его выдумаю.

Пауза.

Ее пригласили на этот пресловутый бал. Это уже большой козырь.

Она отказалась от платья.

(у стола). Потому что сперва пришло платье, потом приглашение. Если бы наоборот…

У нее нет денег.

А! Это второй козырь [352]. Придумал! Гениальная мысль! Дайте ей платье в кредит. В платье, которое обшито кредитом, очень легко можно запутаться и упасть…

(подходит к Татарову, медленно). Вы знаете, что вам я ни в чем не могу отказать. Но я боюсь.

Чего? (6.IV.31 г.)

Вы сказали о ней: красавица из страны нищих. Ответьте мне: вы влюбились в нее?

А! (Швырнул книгу.)

Входит Дмитрий Кизеветтер, молодой худощавый блондин, лет двадцати пяти. Сел.

(переход к Кизеветтеру с материей).

Зачем вы пришли, Дмитрий?

Я ищу тебя, Николай.

(идя за зеркало). Я вас просила, Николай Иванович, не назначать этому человеку свиданий у меня в доме.

Он живет со мной, потому что он сирота и нищий. Вы же знаете, его отец, Павел Кизеветтер, был моим другом. Он с отцом бежал сюда, когда ему было двенадцать лет.

У вас есть свой дом.

А в вашем доме? Я не могу принимать того, кто мне мил? А?

Я его боюсь (переход к креслу).

Понимаю. Вы отказываетесь от дружбы со мной.

(вышла к креслу). Вы меня измучили.

Башк/атов/ встает.

Тетушка боится меня. Ха-ха! Почему она боится меня?

(к Татарову). Разве вы не видите, что он безумный?

Глупости.

В чем же безумие мое?

(тихо). Я не хочу, чтобы вы бывали здесь.

В чем же безумие мое?

Оставьте меня (плачет).

Молчание.

Тише. Лидочка, бросьте. Ну, дайте руку. (Берет ее руку, целует. Поднимает ее голову и целует в губы.) Ну, успокойтесь, успокойтесь. (Посадил Р/емизову/ на кресло.) Отнеситесь к Диме ласковей. Он безработный. Думаете ли вы об этом? Ведь их рассчитали пять тысяч.

В кого мне стрелять за то, что меня рассчитали?

В советского посла.

(переход за кресло). Зачем вы говорите безумному такие вещи?

(пафосно, страстно, позируя). Европа ослепла. Дайте мне трибуну. Я закричу в глаза Европы: большевизм вторгается в тебя. Дешевый хлеб… [353] Каждое зерно советской пшеницы — бацилла рака. [Каждое зерно — новый безработный.] Европа, ты слышишь? Он съест тебя изнутри, рак безработицы. Дайте мне трибуну! Римский папа! Хм… Наденьте на меня тиару и далматик Римского папы… А? Я — я, а не он, жирный итальянец в очках, должен призывать ее на борьбу с большевиками.

(смех). Ты бы хорош был в тиаре!

Татаров медленно уходит и садится за стол.

А тетушка смотрит на меня с ужасом. Она удивляется: Дима шутит. (С ненавистью самобичевания.) Я ведь ребенок, тетушка, совсем ребенок, воспитанник кадетского корпуса. И главное, добрый, очень добрый. Я никого не хочу убивать. Честное слово. И почему это я такие серьезные мысли должен продумывать, а?