Юрий Олеша и Всеволод Мейерхольд в работе над спектаклем "Список благодеяний "

Человечек. Вот мы и встретились.

Леля. Я была молодая и красивая.

Человечек. Вы и теперь красивая.

Леля. Я несла свою жалобу тебе, ее украли у меня и превратили в камень, и камнем этим раздавили мою жизнь.

Человечек. Вам надо собраться с силами. Мы должны идти с безработными на город. Слышите: они приближаются.

Леля. Далеко-далеко, в старом доме, в комнате, где я спала и где собирались мои друзья, я принесла клятву стать такою, как ты…

Человечек. Ну вот — мы теперь оба нищие.

Леля. Ты лучший человек этого мира. Если бы я знала, что ты тоже стал нищим, то разве я мечтала бы о богатстве?

Человечек. Они пройдут верхом. Нужно, чтобы они увидели нас.

Вставайте. Они идут. Я побегу им навстречу.

Человечек (на валу). Товарищи.

1-й безработный. Отойди в сторону. Мы не берем бродяг.

2-й безработный. У тебя карман оттопырился. Ты прячешь револьвер.

Голос. Он в полиции служит.

Человечек. Я безработный флейтист. Вот флейта моя. (Вынимает флейту.)

3-й безработный. Я знаю его. Здравствуй, Шарль.

Человечек. Мы служили вместе в театре.

3-й безработный. Иди. Шагай. Завинчивай флейту.

Человечек. Там женщина голодная лежит.

1-й безработный. Где она?

Леля. Я здесь.

1-й безработный. Ты пойдешь с нами?

Леля. Если вы простите меня.

1-й безработный. Кто ты?

Леля. Предательница.

Человечек. У нее рассудок затемнен. Она бредит все время.

1-й безработный. Кого ты предала?

Леля. Вас.

Человечек. Она от голоду помешалась.

1-й безработный. Кто ты?

Леля. Я русская.

1-й безработный. Имя России ведет нас. Ты должна быть с нами.

Голос. Поднимайся, старуха.

2-й безработный. Пойдем обедать все вместе.

1-й безработный. Ты член союза?

Леля. Да.

2-й безработный. У тебя хватит сил идти?

Леля. Хватит.

1-й безработный. Три километра?

Леля. Я могу пройти три тысячи.

1-й безработный. Идем.

Сценарий.

Леля приходите безработными в город. Баррикада. Полиция предлагает безработным уйти. Леля на баррикаде. Она читает список благодеяний. Самого списка нет, полпред разорвал его, но ей кажется, что она читает. Всего три благодеяния.

Первое, скажем:

«Советская власть простила внебрачных детей» [237].

Залп по Леле.

«Помогите мне читать. Глаза мне заливает кровью. Я помню, помню все благодеяния».

Кричит второе благодеяние.

Залп по ней.

Третье.

Залп. Леля падает.

Внизу оркестр безработных.

Она падает на оркестр.

Оркестр начинает играть. Скажем, Бетховена.

Звук поднимает Лелю.

Секунду она стоит над толпой — седая, с разбитыми глазами, босая, нищенка.

Конец.

Глава 5

«Этот мир принимает не всех…»

Театральные документы начала работы над спектаклем

Эту главу составили театральные документы, предшествующие премьере: беседы Мейерхольда с труппой ГосТИМа, обсуждение пьесы после авторской читки в БДТ, режиссерская экспликация спектакля и доклад о макете.

В беседе с труппой 2 марта 1931 года мысли Мейерхольда еще заняты «Последним решительным». В связи с этим спектаклем режиссер размышляет о том, что такое направленность актерского действия, мелодия, тембр сценической речи, умение слушать партнера, а также нужна ли «искренность» актерам ГосТИМа, или она свойственна лишь артистам Художественного театра, и пр.

Но уже сказаны и важные вещи о «Списке»: что приступают к репетициям не первого варианта пьесы, она уже была подвергнута переработке; что первый толчок к этому был дан Главреперткомом, но определенные претензии были и у режиссера; что «Список» создан драматургом «в новых приемах» и т. д.

Примерно спустя две недели, 18 марта, проходит еще одна беседа о «Списке благодеяний», теперь в ленинградском БДТ, после читки автором пьесы расширенному партийному и писательскому активу города. В Москве в эти дни начались репетиции «Списка».

Протокол беседы фиксирует позиции двух лагерей, на которые разделились выступавшие: работников театра, стремящихся начать работать над увлекшей их пьесой, и налитпостовцев, осуждающих содержательные постулаты вещи, видящих ее враждебность уже в том, что острые социально-политические проблемы названы, обозначены — т. е. в самом факте публичного признания того, что они существуют.

Впервые в связи с пьесой упомянут Рамзин [238] и его группа «вредителей» («шахтинское дело»), а также впервые предложено «послать Гончарову на завод» [239].

Некий Ананьев, отмеченный среди выступавших в качестве «философа», как и полагается советскому служивому диаматчику, опираясь на недавние партийные документы (по всей видимости, связанные с делом «ленинградских академиков»), протестует против «абстрактности» пьесы, заявляя, что действие ее могло протекать и во времена Французской революции.

Но самое сильное впечатление производит речь Вс. Вишневского. Он защищает автора и его пьесу, но таким необычным образом и с таких позиций, что автору, мысленно оглядывающемуся на Достоевского, вероятно, приходится нелегко. Выразив в восхищенной формуле свое отношение к писательскому дару Олеши («излучение мозгового интеллектуального золота»), проницательно ухватив сущность лиризма пьесы, он заявляет: «Мы можем расстрелять еще 100 000 человек, и это не будет преступлением, ибо это идет на пользу революции». Слеза ребенка растворяется в потоке неоплаканных людских смертей, в которых, уверен Вс. Вишневский, «не перед кем оправдываться» [240].

Сам Олеша, кажется, готов отказаться от своей героини. «Гончарова не может быть прощенной», — говорит он. И пророчит, что процессы вредителей будут еще продолжаться долго: «до тех пор, пока не придет новая интеллигенция».

Звучит множество нечасто употребляемых хвалебных эпитетов, а в выступлении Лаврентьева Олеша даже назван «живым классиком» [241].

26 марта Мейерхольд выступает с развернутой экспликацией будущего спектакля на труппе ГосТИМа. Сохранившаяся стенограмма его доклада представляет для понимания замысла будущего спектакля особый интерес. В выступлении режиссера проясняются и особенности первого этапа работы над спектаклем, и причины переделок пьесы, и первоначальные планы постановки.

Сцена должна быть развернута в «три четверти» к зрителю. Этой решительной диагональю будет разрушена привычная симметрия мизансцен, а в восприятии сценического действия публикой появится тревога.