У врат царства

Элина. Соскучился по ней?

Карено. Я хотел попросить ее заправить к вeчepy лампу. В ней нет керосину.

Элина. А мне этого нельзя доверять?

Карено. Милая, дорогая, конечно, лучше, если бы ты сделала это… Тогда мои бумаги останутся в порядке.

Элина. Удивительно, что ты вечно думаешь об Ингеборг. Моего отсутствия ты, верно, никогда не замечаешь?

Карена. Что? Я не замечаю? (Смеется.) Какие глупости!

Элина. Мы в так кажется.

Карена. Да, но ты никогда и не уходишь. Ты либо в комнате, либо на кухне. Я ведь всегда могу тебя найти. Я знаю, что ты всегда со мной.

Элина. Ты не должен быть так уверен.

Карена. Что ты говоришь? Я не должен быть уверен, что ты со мною?

Элина (меняя тон, принужденно смеется). Ты не должен быть уверен, что всегда знаешь, где я.

Карена (смеется). Ах, вот как — новая песня! Пропадать из дому?

Элина (молчит).

Карено (раскладывая на столе бумаги). Так вот о чем ты думаешь, Элина. А я думаю о своей работе. (Горячо.) Я се-годня напишу прекрасную главу. (3акуриваеть трубку и берет перо.)

Карена. Посмотри, кто там, Элина.

Элина. Незнакомый господин.

Карено (встает). IIрофессор…

Элина (тихо). Кто это, Ивар?

Карено (не отвечает).

Элина. Кто это? Не слышишь? Какой несносный!

Профессор (кланяется). Здравствуйте, милый Карено. Простите, что я так бесцеремонно (кланяется Элине. Та отходит к дверям веранды, откуда слушает весь разговор.) явлюсь к вам. (Подает руку.) Я живу в этих краях и, проходя мимо, решил навестить вас.

Карено (который снял шляпу). Не угодно ли войти, господин профессор?

Профессор. Нет, спасибо, зачем? Позвольте мне присесть здесь, — у меня очень мало времени. (Садится на скамью, все время держит палку под мышкой; осматривается.) У вас сядь, Карено? Вы здесь работаете?

Карено. Да, иногда.

Профессор. Вы, верно, много работаете? Вы уж не такой краснощекий, каким были несколько лет назад. Я помню вас хорошо, когда вы посещали мои лекции.

Карено. Я и теперь слушаю ваши лекции, если есть воз-можность.

Профессор. Вот как? Да, я, действительно, с интересом слежу за вашей работой. (Улыбается.) Отчасти вы все-таки мой старый ученик. За двумя учениками я слежу с интересом. Это вы и Йервен. Вы ведь знаете Йервена?

Карено. Да, вы хорошо знакомы.

Профессор. В последнее время вы, без сомнения, имели на него влияние. В нем есть, или, по крайней мере, был до последнего времени отпечаток вашей смелости, хотя он далек от широты вашего миросозерцания. Его докторская диссертация очень дельная работа.

Карено. Я еще не читал ея.

Профессор. Она печатается. Да, совет профессоров ее одобрил. В ней большое чувство меры и благоразумия; вы не узнАете его. Полный переворот.

Карено. Переворот?

Профессор. Да, кажется, это можно так назвать. Полный переворот по сравнению с прошлым. (Улыбается.) Йервена нельзя было считать благоразумным. Но теперь он, видимо, одумался. О, Йервен добьется своего. Через несколько дней он доктор и делается стипендиатом. Это принадлежит ему по праву. В конце концов вам, Карено, также не мешает подумать о стипендии. Почему вы не сядете? (Дает место.) Места хватит обоим.

Карено (кланяется. Садится на край стола, кладет свою шляпу).

Профессор. Я читал вашу последнюю работу. И должен сознаться, что очень ценю ваше дарование. Сегодня утром я показал вашу работу профессору Валю и сказал: — «Со временем он будет нашим коллегой».

Карено (делает движение).

Профессор. Да, это надо признать за вами. Ваши способности должны быть оценены. Разумеется, я с вами не согласен во многих ваших нападках на Стюарта Милля и (улыбаясь) и на меня. Кажется, вы не совсем нас поняли. Это часто бывает.

Карено. Я писал в свободное время; моя работа не может считаться законченной.

Профессор. Ну, да, я это понимаю. (Осматривается) Да, у вас, действительно, здесь очень удобно и уютно… Что это (показывает) там на дереве? (Встает и ведет, указывая.)

Карено. Это ракетные трубки. Остатки сожженного фейерверка. Сохранилось от прежнего жильца. Я так их и оставил.

Профессор. Кто здесь жил?

Карено. Поэт Иргенс.

Профессор (осматривая). Много кpaсоты в таком искусственном свете. Много ярких красок. (Возвращается к скамье и садится.) Гм… Не обижайтесь, если я, как старший, позволю се6е вам дать несколько добрых советов. Если бы я в молодости встретил помощь со стороны опытного чело-века, она была бы мне очень полезна. Но помощь пришла тогда, когда я успел уже сбиться с дороги. Так почти всегда бывает. Вот я и решил зайти к вам сегодня (смотрит на часы) на несколько минут. Жаль, если ваше дарование не будет оценено, и я буду считать себя ответственным, если вам не удастся устроиться.

Карено. Очень любезно, господин профессор, что вы обо мне вспомнили.

Профессор. Видите ли, Карено, я теперь пользуюсь, не скажу, известным влиянием, — конечно, этого нет, — но из-вестным именем и весом. Во всяком случае, мои противники относятся ко мне недостаточно справедливо. Я либе-ральный и современный человек, ученик свободных англий-ских мыслителей, а многим это кажется даже слишком ра-дикальным. В конце концов у меня все же есть маленькое, имя и положение. Мне кланяются на улице и считаются с моим мнением. 3а границей я также не совсем неизвестен. Но так было не всегда. Я тоже был молод, слишком молод; когда я был в вашем возрасте, я хотел делать то же, что вы теперь; прежде всего мне хотелось на что-нибудь напасть. (Смеется.) И именно мне хотелось напасть на классиков. Да, теперь я смеюсь, но тогда я искренно верил, что эти старички не совсем заслужили свою славу. Молодо-зелено. Как вы думаете, сколько мне тогда было лет?

Карено (хочет отвечать).

Профессор. Двадцать девять. Да, судите сами. Я почти склонялся к той мысли, что классиков, как поэтов и как носителей культуры, в наше время не следует печа-тать. Впоследствии я, слава Богу, лучше разглядел их значение. Я говорил, что эти старые писатели были хороши в свое время. Но их произведения, — говорил я, — в смысле художественном и в смысле духовного содержания ниже произведений современных писателей. В то время я был совершенно слеп к вечной кpaсoте классиков. А чтС они значили, как вожди культуры? Учение Аристотеля о самоза-рождении насекомых из пота животных, утверждение Вер-гилия, что пчелы рождаются во внутренностях гниющих животных, мнение Гомера, что больные люди одержимы демо-нами, мысль Плиния лечить пьяниц совиными яйцами, — все это и многое другое казалось мне смешным, ужасно смешным. Теперь, конечно, я в особой статье мог бы превоз-носить классиков именно за это. Они классиками остались, и я глубже смотрю на вещи. Не знаю, читали ли вы эту мою работу?

Карено. Конечно.

Профессор. Юношеский бред. Я вспоминаю это, как пример того, что и я пережил переходное время и шел на-пролом. (Смеется.) Ясно помню, как я показал свою книгу профессору Валю. Мы тогда оба были молоды. — «Вот низвер-жение классиков», — сказал я. Он просмотрел книгу и ска-зал: — «3наешь, кого ты из них пощадил, Гюллинг?» — «Нет», — ответил я. — «Никого», сказал он. (Смеется.) Я ясно помню, как он сказал это. Да, много воды утекло, и вы теперь, Карено, переживаете то, чтО я тогда… Простите, если я вам прямо это говорю. Мы, мыслители, можем с глазу на глаз быть откровенны. Но, милый Карено, наденьте же шляпу.