Избранные киносценарии 1949—1950 гг.

— Верно! — несутся из зала голоса шахтеров, работающих на крутопадающих пластах.

И снова где-то поднимается человек, с места отвечающий на вопрос:

— К вашему сведению, товарищи! На шахте «Румянцево» вот уже третий месяц испытывается горный комбайн для крутых пластов!

Снова гремят аплодисменты, и, перекрывая их звучание, из глубины зала слышится:

— Пора о крепильщиках подумать, — чтоб без топора машина была!

— И для нарезки лав обязательно машину! — немедленно подхватывает другой голос.

Одобрительный гул проходит по рядам.

— К порядку, товарищи! — говорит кто-то в президиуме, поднимая руку.

— Нет, отчего же? — улыбаясь, произносит Кравцов, и его спокойный голос сразу устанавливает тишину. — Правильно! Смелее наступайте, товарищи шахтеры, на конструкторов и инженеров. Расшевеливайте их! Давайте им заказы! Помните, что говорил товарищ Берия? «Мы должны потребовать от наших инженеров, чтоб они были подлинными новаторами!» Вот вы и требуйте!

Делегаты слета бурно аплодируют.

Праздник.

На верхушке шахтного копра победно реет алый флаг. Сквозь складки трепещущего на ветру шелка пробивается яркое августовское солнце.

Торжественно гремит духовой оркестр.

На длинных кумачевых лентах лозунги: «Да здравствует День шахтера!», «Привет победителям социалистического соревнования машинистов-механиков комбайна!»

Еще выше, на белой стене шахтного здания, портрет товарища Сталина, а вокруг него портреты стахановцев — героев шахты «4-бис»: тут и Сидор Трофимович с запорожскими усами, и торжественный, не похожий на себя Вася, и курносый с крапинками веснушек Постойко, и Степан Павлович рядом с улыбающимся Владимиром, и много-много других уже знакомых нам людей.

А вот они, живые, черные от угольной пыли, спускаются по лестнице от клети вниз, в шумную и ликующую толпу. И будто снежный вихрь возникает в воздухе, — это белые нежные цветы покрывают черные лица шахтеров.

Матери, жены, дети встречают своих родных героев.

Плотным кольцом окружив трибуну, стоят безусые юнцы в форменных фуражках и мундирчиках. Указывая на торжество, Сидор Трофимович говорит своим питомцам:

— Вот научитесь горному делу — и вас так же будут встречать!

Парторг шахты поднимает руку; смолкает духовой оркестр. В возникшей тишине Павел Недоля подводит своего отца к краю трибуны и предлагает ему выступить на митинге.

Степан Павлович не сразу начинает свою речь, — он волнуется.

— Вот мне тут слово дали держать… А куда все мои слова подевались — не знаю! Наш сегодня праздник, шахтерский праздник, а у меня на душе, поверьте, и радость, и досада!

Он вытаскивает из кармана спецовки два белых конверта и продолжает:

— По случаю Дня шахтера прислали мне две бумажки… Вот они! Сначала про эту расскажу. Мол, так и так, Степан Павлович, как вы есть наш уважаемый и почетный шахтер и вам уже, извините, за шестьдесят третий перевалило, не пора ли работу бросать и жить себе на покое, кости под солнышком греть! Одним словом, на пенсию. А зачем это, я вас спрашиваю, чтоб кто-то за меня мои годы подсчитывал? Может, я и сам их не считаю! А может, мне не шестьдесят три, а всего девятнадцать? Кому какое дело!

В праздничной толпе весело смеются.

— А вы не смейтесь, — продолжает Степан Павлович. — Я вот на комбайне сегодня поработал, и ничего — не хуже, чем у молодых получается! Рано меня хоронить задумали! Вот он, мой ответ, лови его!

Сердито разорвав конверт в клочки, он швыряет его в толпу. Терпеливо выждав конца аплодисментов, Степан Павлович показывает на другой конверт.

— Теперь, значит, другая бумажка… Опять же, как и всем шахтерам, которые проработали на шахте больше двадцати пяти лет, мне советская наша власть дарит новый дом! Навечно дарит!

Снова аплодисменты обрывают его речь. На черном от угля лице старика сверкает слезинка.

— И опять я вас, люди, спрашиваю: почему мне счастье такое на долю выпало? А потому, товарищи дорогие, что повезло мне кругом! Повезло, что я в России родился, повезло, что в один век, в одно время с великим Сталиным живу!

Восторженная овация шахтеров.

Подняв высоко над головой конверт, Степан Павлович заканчивает свое выступление:

— Родной товарищ Сталин о нас, шахтерах, как о детях, заботится. Вот и я о детях своих подумать обязан! Младшая моя дочь сегодня замуж выходит, они с мужем молодые, только жить начинают, так я им этот дом отдаю как приданое!

Повернувшись к стоящему в толпе Васе, Степан Павлович с трибуны передает ему конверт:

— На, зятек! Держи!

И — свадьба.

Поют, звенят, заливаются на все лады гармошки. Четверо молодых ребят-гармонистов открывают свадебное шествие по улице поселка. Это дружки жениха.

Прямо за гармонистами, подымая дорожную пыль, идут и лихо пляшут перед новобрачными молодые девушки и их боевые партнеры.

Степенно шагают по улице молодые — жених и невеста. Как и полагается в таких случаях, на лицах Васи и Лиды маска полного безразличия. Они идут медленно, не оглядываясь по сторонам, хотя из каждой калитки, из каждого окна нарядных белых домиков их посыпают свадебным хмелем с цветами.

Как почетный конвой, следуют по бокам шаферы с вышитыми «рушниками» (полотенцами) через плечо на модных штатских костюмах.

А за ними идет молодежь, нарядная, праздничная, веселая.

Под высоким небом звучат радостные песни и горят, трепещут на ветру алые флаги.

По знакомой донбасской дороге мчится открытая легковая машина. За рулем сидит Трофименко, рядом с ним его жена. День уже клонится к вечеру, но в Донбассе все еще не смолкают песни и веселье.

На полном ходу пролетает машина мимо народного гулянья в шахтерском парке.

Кружится карусель с кричащими от восторга детьми, взвизгивают от страха девушки, взмывая под перекладины высоких качелей…

И снова степь. Но и тут гуляют сегодня люди. Целыми семьями сидят они на траве вокруг белых скатертей, с самоварами и домашней снедью.

Звонко поют девушки, сплетая венки из цветов.

И везде, вдоль всей дороги, флаги, песни, музыка.

Вдыхая степной ветер, Вера Николаевна зачарованно смотрит вдаль, на синюю гряду терриконов.

Т р о ф и м е н к о. Любуешься?

В е р а  Н и к о л а е в н а (улыбаясь). Да! Посмотри, какая радость у всех! Все хотят жить еще лучше, еще богаче! Можно ли заставлять их так долго ждать? Нет, ты только представь это будущее! Едем мы по Донбассу — и ни одной дымной горы, ни одного бугорка грязной породы, а только парки кругом, фруктовые сады и тихие озера! Какая это будет красота!

Мчится под колесами дорога.

Степь. Облака. Осенний закат.

В новом доме новобрачных давно уже идет свадебное торжество.

Евдокия Прохоровна обнимает свою дочь и по-матерински причитает:

— Лидонька, утеха ты моя! Вот и замуж идешь, а слезы не льешь!

— А зачем же плакать, мамо? — улыбается в ответ Лида.

— Полагается так, доченька! Вам-то, невестам теперешним, плакать не надо! У счастья на виду живете, все для вас приготовлено! А мы когда-то уж так плакали, так плакали… За шахтера итти — горе горькое найти! Под землей дневали, а в землянке ночевали! А тебе с мужем в просторе жить. В своем собственном светлом доме! Живите ж, дети мои, радостно и дружно!

— Да хватит вам, женщины, слезу пускать! — гремит веселый голос Сидора Трофимовича. — Выпьем лучше еще раз за молодых, чтобы им тут жить не тужить, любовь да ласку водить, да еще шахтеров плодить, знаменитых на весь Донбасс! Выпьем, товарищи, за эти счастливые стены!

Громкое «ура» за столом. Все подымаются и чокаются друг с другом.

— А я за эти стены пить не буду! — вдруг раздается веселый голос: это неожиданно появляется Кравцов в сопровождений никому не известного человека с профессорской бородкой.

Громкий хохот…

— Опять подарочек привез, Алексей Федорович? — спрашивает старый Недоля.