Как быть свидетелем

Листая какую-то книгу для следователя, я поначалу не придал значения приведенной ниже цитате. Впрочем, ничего особенного. Под паутиной скучного текста большая мудрость не лежала, судите сами: "Использование технических средств фиксации информации для хода результатов следственного действия не требует соблюдения тех процессуальных норм, которые регламентируют применение этих средств для процессуальной фиксации".

Нет, конечно, можно гораздо проще. Например: доктор физико-математических наук А. замечал, что в моменты, когда между ним и следователем возникали споры, обычно звонил телефон. Следователь не говорил по телефону, а только слушал. Зато потом он всякий раз существенно менял свою позицию в споре. Словом, создавалось впечатление, что допросом руководит "невидимка", которого следователь будто бы стеснялся. Можно бы считать это домыслом ученого, но, с другой стороны, многого-то мы действительно не знаем. Если ни с того ни с сего, например, судья делает перерыв на 15 минут, мы только рады. А зачем ему перерыв на 15 минут, никого не интересует, забот и так по горло.

Как-то именно в такие 15 минут я стоял в коридоре суда, размышляя над своим письмом по поводу некорректного поведения судьи. Рассматривалось дело о неосторожной езде на собственном автомобиле одного желающего уехать в Израиль. Уголовные обвинения вместо политических — не новая мода. Но тогда я думал над письмом, оно казалось мне очень важным. А что в действительности было важным, я не знал.

— Запрещаю вам писать письмо, — сказал мне совсем не милиционер, а обвиняемый. Это, наверное, было самое важное, поэтому я с интересом спросил: "Почему?" — "Мой процесс, я имею право вам запрещать", — ответил обвиняемый.

Тут была, вероятно, какая-то логика, поскольку мудрые и добрые евреи, стоявшие рядом, сочувственно закивали: — Раз Витя против, писать не надо. Это его процесс.

После перерыва в зал меня не пустили — на этот раз милиционеры. Они сказали: "Места нет!". Сзади кто-то сочувственно закричал: "Да ведь это его двоюродный брат! Двоюродный брат! Пустите его!". Но я не был двоюродным братом, и здесь мне не особенно хотелось им быть. То ли чувство брезгливости к вранью, то ли что-то другое, не знаю. Нет. Если он имеет право запрещать мне писать письмо у него на процессе, то я по крайней мере имею право не врать, где хочу. Ну ладно. Я остался размышлять в коридоре.

А в зале между тем шел допрос жены обвиняемого. Потерпевшая неубедительно поясняла, как ей предлагали взятку. Жена подсудимого (она же свидетельница по делу своего мужа) говорила более убедительно. Наверняка ей поверили больше. Но в какой-то момент она переборщила:

— Я могу доказать, что не предлагала взятку.

— Как? — изумился судья.

— Все свои разговоры я записывала на магнитофон.

Ничего не поделаешь: бедная женщина не понимала своего собственного цинизма. Почему такое случается и кто виноват, можно думать сколько угодно. Но от судьи, который до этого случая беспричинно кричал на каждого свидетеля, все ожидали какой-нибудь реакции. Наверное, что-то ему мешало. Возможно, что-то происходило в течение 15-минутного перерыва. Кто знает? Не был ли сам судья опутан теми же проводами, что и злосчастные супруги? Во всяком случае я надеюсь, что в его доме среди множества разных и полезных книг нетрудно найти ту, из которой я выбрал приведенную в начале цитату.

Отстаивая право, пусть даже такое пустяковое и бесспорное, как право купить билет на самолет и лететь куда вздумается, тоже необходимо заранее определить нравственные рамки дозволенного. Они не должны расширяться ни для скорейшей победы, ни с учетом коварства противника…

Нет, читатель, как только у вас окажется "достаточно" оснований считать Иванова "стукачом", мне будет неприятно с вами беседовать, тем более потому, что мы живем в стране, где в течение столетий миллионы людей уничтожались только по подозрению или, как теперь говорят, "по ошибке". Вспомните героев наших детских книг: они публично клялись в том, что если изменят своим идеалам, то пусть их покарает рука их товарищей: то есть быстро, без суда. Вспомните, к чему приводит замена доказательств эмоциями.

Нет, уверяю вас, к нам не станут засылать стукача — побоятся. Сколько нелепых, ужасных мер пришлось бы предпринять, если бы стал известен весь тот вздор, который говорится у многих из нас дома изо дня в день.

Представьте, я, чудак, делю людей на две категории: симпатичных или несимпатичных. Однажды меня спросили:

— А если станет известно, что симпатичный человек — стукач?

— Я, разумеется, не поверю, — ответил я.

— А если он сам вам признается?

— Ну, тогда, по-видимому, он перестанет быть стукачом.

Я не спорю. Дабы сохранить свою безопасность, любое общество вынуждено терпеть тех, кто бесстыдно подслушивает и подсматривает ради его пользы. Однако, утратив обычный стыд совсем, оно может утратить и свою безопасность, то есть стать опасным для самого себя. Наверное, поэтому один человек в силах победить даже целое государство, если только он владеет оружием, которым государство еще или уже не владеет. Это оружие — не знание, не сила, а лишь мораль и культура.

Я тщетно ищу рукопись, чтобы сделать необходимые выписки для своей приятельницы. Я спрашиваю у своих друзей: А., Б., В., Г., Д.

По-моему, в худшем случае, каждый должен ответить коротко: "У меня нет". Так нет же: А. ответил, что, по словам Б., в его присутствии В., получивший рукопись от Г., передал ее Д.

Возникает вопрос: как культурно выразить большое чувство неудовольствия, которым я преисполнился? Рукопись не криминальна, все мы друг другу доверяем — это понятно, это известно. Но важно другое: по-моему, как бы мы ни доверяли, как бы ни было некриминально все, чем мы заняты, поступать следует по возможности так, чтобы на допросе каждый из нас имел максимальную возможность говорить правду.

Милиционер, сказавший: "Прошу вас, пройдемте", был настойчиво вежлив.

Я объяснил, что просьбу его выполнить отказываюсь, а требованию

подчиняюсь. А уж потом моя готовность ответить на любой вопрос сразу и

письменно настолько всех смутила, что никто не понимал, куда меня

следует деть.

(Из рассказов о задержании в 98 отд. милиции г. Москвы.)

Про беседу ничего в законе не сказано. Воля ваша, не хотите — не беседуйте. Впрочем, обстоятельства иногда вынуждают. И кто знает, наверное, они вынуждают и нашего собеседника. Как ни странно, положение у вас обоих иногда бывает почти одинаково. Если он, допустим, упрекает вас в неоткровенности, вы вправе в неоткровенности упрекнуть его. Конечно, вы преспокойно беседовали бы "на равных", но боитесь неизвестных вам последствий. А каковы последствия? Где это узнать? Если иметь в виду эти невидимые последствия, то любую неформальную беседу лучше сделать формальной с помощью заявления или письма. Во всяком случае, в качестве ответа на любой вопрос уместно дать обдуманное письменное объяснение. Таким образом, вы пишете, во-первых, о тех предложениях или разъяснениях, которые вам сделаны (о том, как вы их поняли и от кого они исходили), во-вторых, о вашей реакции на эти предложения или разъяснения.

Ниже приведены без комментариев два примера заявлений. Каждое из них в прошлом было связано с каким-то конкретным событием.

Первое заявление

Объяснительная записка

Такому-то от такого-то

(строго конфиденциально, как вы сами просили)

Уважаемый Любим Иванович!

Из беседы с вами 17 октября я понял, что вы определенно имеете информацию о моей виновности, непонятно только в чем. Действительно, некоторое время я занимался по системе йогов для улучшения здоровья. Не стану отрицать, что ходил в гости, но не более чем к своим друзьям и знакомым, а потому не вижу в этом ничего предосудительного.