Как быть свидетелем

Вопрос: Давно вы знаете Паруйера Айрикяна?

Ответ: Паруйера Айрикяна я знаю со времени его заключения в следственную тюрьму КГБ в Ереване после ареста весной 1969 года по обвинению в соответствии со статьями 65 и 67 УК Арм. ССР (что соответствует статьям 70 и 72 УК РСФСР) за участие в национально-освободительном движении в Армении.

Вопрос: Когда вы лично познакомились с Паруйером Айрикяном?

Ответ: Во время его пребывания в лагере строгого режима в Мордовии, после вынесения ему приговора — четыре года лишения свободы в 1969 году.

Вопрос: Как же вы могли лично познакомиться с Паруйером Айрикяном во время пребывания в лагере строгого режима в Мордовии?

Ответ: В Москве во время его возвращения из Потьмы в Ереван весной 1973 года.

Вот видите, читатель, вначале ответы свидетеля казались вам странными, но потом вы поняли, что свидетель и следователь вкладывают разный смысл в одни и те же слова.

Кто спорит, что всегда хорошо знать, что нужно понимать, а что не нужно. Например, какие-то намеки следователя или еще что-нибудь.

Чтобы достичь понимания, говорят, вначале по крайней мере надо достичь непонимания. "Вы все время жалуетесь, что не понимаете меня, — сказал на допросе один свидетель. — Интересно, как же вы беретесь расследовать дело, которое связано с теми, кого вы не понимаете?"

В среду в доме моей приятельницы рассказывал о том, "как вести себя на допросе". Хотя я не уверен, что на допросе надо себя как-то специально вести. По-моему, на допросе надо вести себя как везде. Везде надо вести себя обдуманно, т. е. думать над каждым шагом.

Приятельница сообщила, кстати, что ее подруга (машинистка) немножко меня "подвела" — она сломала ключицу и лежит в больнице. В это время я как раз объяснял разницу между оперативными данными и данными следствия. Я ответил, что час назад видел у подъезда человека, который долго читал вывеску из пяти букв. Если сейчас он может так же внимательно слушать нас, как до того читал вывеску, то потом ему нетрудно будет выяснить, какая из подруг моей приятельницы лежит в больнице со сломанной ключицей (конечно если есть причины для выяснения). Это будут оперативные данные, их ценность проверяется следствием, т. е. зависит от результатов соответствующих обысков и допросов. А они, эти результаты, представляют собой данные следствия. Моя приятельница, к сожалению, немного обиделась.

Слова обвиняемого я все равно не в силах ни подтвердить, ни

опровергнуть: суда еще не было, а человек уже в тюрьме, его вина —

миф, его право на защиту ничтожно настолько, что мы все вынуждены

снисходительно наблюдать, как он, спасая себя, клевещет на других.

(Мнение свидетеля по конкретному поводу.)

К сожалению, память у К. оказалась "лучше", чем у вас. А что вы думаете? Наверное, если бы К. напрягся и ничего не вспомнил, он, наверное, настолько подорвал бы свое здоровье, что его признали бы психом. Пока чистосердечное признание остается важным источником обвинения, и та, и другая сторона будут охотно идти навстречу друг другу в поисках общего языка и обоюдной выгоды.

Зачем нужна очная ставка? Уж не затем ли, что арестован только К., а вы пока на свободе? Очная ставка производится между двумя лицами, показания которых противоречивы. Они и должны быть противоречивы: один — в тюрьме, другой — на воле. Кто же из них прав? Следователь уже давно знает, "кто прав". Ему хочется только "доказать это получше". Задача непроста и требует тщательной подготовки. В какой-то момент следователь напоминает прокурора, судью или, пожалуй, даже адвоката. Сейчас он будет давить на психику "бестолкового свидетеля", чтобы сделать его еще более бестолковым.

Вот следователь задает свой вопрос, недовольный и длинный. По "краям" вопрос кажется конкретным. Особенно в самом начале. Но в середине — сплошное унижение свидетеля. А конец? Он так лаконичен и тверд, что все вместе заставляет свидетеля съежиться, забыть начало и лишь поступать, "как лучше". Для большего эффекта следователь повторяет конец: "Так как же быть?", "Так как же мне вас понимать?". Свидетель похож на отбивную. Сейчас его на сковородку — и съедят. Однако обходится без сковородки — съели сырым. Проходит время, и странно: на суде все повторяется. Опять делают отбивную. Опять, кажется, сковородка. Ах, бедный свидетель. То, что написал следователь, он подписывал, оказывается, не читая.

Нет, с вами такого не произойдет. Хотя вы боитесь. Хотя вы боитесь?

Однако вернемся к очной ставке. Вначале, как положено, следователь выясняет ваши отношения. Каковы они? Кто теперь это знает? Никто. Раньше были друзьями. Раньше… Вы были для К. близким человеком. Он доверял вам свои маленькие китайские тайны. Он просто приходил "исповедоваться". Вправе ли вы передать следователю содержание интимных бесед? Это вопрос вашей совести и ничего больше.

Угрозы следователя и желание самого К. - не в счет.

Следовательно, вы плохой свидетель? К сожалению. А что же, например, должен чувствовать священник, которого заставляют нарушать тайну исповеди? К. - всего лишь близкий друг ваш, нет, не отец, но ведь и мужеством Павлика Морозова вы не обладаете. Разумеется, вас удивляет внешний вид К. Главное — его задушевные перешучивания со следователем и горячее желание вспомнить все на свете. Пользуясь случаем, он что-нибудь скажет вам шепотом, чтобы следователь не слышал. Оказывается, он так себя ведет лишь в силу важных причин. Он объяснит их потом. Более того, он, оказывается, всех спасает. "А вот Иванов — стукач". Подробности потом. Когда? Потом…

Кстати, на очной ставке вы тоже имеете право задавать вопросы. Не беспокойтесь, что К. сочтет их наивными. Постарайтесь по возможности обдумать их заранее и написать собственноручно в протоколе. Следователь захочет помешать. Если он имеет право мешать, то вы тем более имеете право не подписывать протокол. А в замечаниях, указывая причину отказа, вы можете написать свои вопросы. Очень хорошо, если их прочтет К.

Однако сначала попробуйте обратиться к нему устно: "Мне неловко давать о тебе какие-либо сведения, не говоря уже про показания о неведомых мне твоих "преступлениях". Давай обратимся к следователю с просьбой освободить меня от нелепой роли".

Возможно, К. не откажется. В противном случае дело хуже, чем вы предполагали. И все же, дабы очистить свою совесть, потребуйте с него (по долгу дружбы) честное слово, что он (пауза в разговоре на размышление) определенно не занимался пропагандой заговоров с целью свержения власти или покушения на жизнь советских лидеров, не занимался пропагандой устройства массовых беспорядков и ничего подобного не делал. Да, именно, пусть дает честное слово, что у него не было того самого умысла, от которого он будет отказываться почему-то только потом, на суде, но не на следствии. В конце концов, что ему мешает об этом подумать сейчас, пока не поздно?

У вас определенно найдется что спросить. Хотя… Память капризна и мелочна.

— Ты помнишь, однажды у меня дома мы пошли в ванную. Зачем-то ты специально включил воду. Зачем-то ты тогда на бумаге писал коряво и долго. Зачем? Чтобы они не слышали нас? Чтобы они ничего не узнали? Ведь верно? Тогда почему же сейчас ты им все рассказываешь, объясни? Почему?

Жену обвиняемого К. приглашают на роль свидетеля

Она ничего не знает и потому многое может сказать.

(Ближневосточная мудрость)

— Имейте в виду, ваш муж совершил серьезное преступление.

— Значит, я должна с ним развестись?

— Нет-нет. Мы не разрушаем семьи… Вы неправильно поняли…

Для нее контакт со следователем — единственная возможность узнать о судьбе мужа. Поговорить лишний раз со следователем она бы рада, но давать показания… Зачем? Ценность свидетельских показаний жены, сестры или матери вообще крайне сомнительна. Она не может быть беспристрастна, потому что она любит человека, который обвинен и, наверное, будет наказан. Оба они уже наказаны, и по крайней мере один обязательно невиновен — она. Но она уверена, что невиновны оба. Нет, выступление жены-свидетельницы на суде так же странно, как выступление адвоката обвиняемого в качестве свидетеля. Пожалуй, в этом случае адвокат не должен быть адвокатом, а жена не должна быть женой. Впрочем, не слишком ли многого требует правосудие?