Российский федерализм: парадоксы, противоречия, предрассудки

Начиная с Московского царства, Россия отличалась жесточайшей, порою просто свирепой централизацией государственной власти. Самодержавность российского монарха стала притчей во языцех, а российская государственность - символом предельного унитаризма. Однако в реальности окраины державы всегда располагали немалой автономией в решении насущных дел. И речь тут не только о земстве, но и о более крупных частях - о губерниях прежде всего. Путь, скажем, от Якутска в Санкт-Петербург или Москву занимал в 17-18 веках по нескольку месяцев в один конец, поэтому на практике не могло идти и речи о том, чтобы жёстко управлять Сибирью из столицы.

Правда, в условиях самодержавия такая независимость властей на местах от властей в Центре приводила всего лишь превращению России в совокупность сатрапий, где каждый "главный начальник" подражал царю в жесткости правления и в своем равнодушии к мнению подданных. Самодержавие воспроизводило себя во всех территориальных клетках державы. Поскольку же единственной управой на власть чиновников на местах была лишь воля государя и его столичных ревизоров, то это укрепляло жителей окраин во мнении о вреде местничества, о пользе сильной центральной власти, "крутой, но справедливой".

Однако преувеличивать значение этого обстоятельства не стоит. Губернатор почти всегда был вынужден учитывать отношение к себе если не общества, то его самых влиятельных представителей, он поневоле срастался с интересами руководимого им края. Если же вспомнить, как много специфики было в государственном устройстве Польши, Грузии или Хивы, то Российская империя может предстать некоей "протофедерацией", только гораздо более гибкой, нежели наша, потому что в ней было вполне позволительным строить отношения Санкт-Петербурга с разными частями империи по-разному.

Почти забавно, что и в СССР областные власти, как правило, тоже обладали немалой самостоятельностью. Москва могла снять первого секретаря обкома партии, но не могла жёстко контролировать его повседневную работу. Здесь было очень много похожего на ситуацию в Российской империи. Первый секретарь обкома КПСС располагал огромными возможностями для контроля за жизнью области практически во всех аспектах вплоть до семейного. Вспоминаются рассказы о ярославском "первом" Ф.И.Лощенкове, без подписи которого нельзя было утвердить даже высоту ступенек на лестнице к Волге (!). А ведь это был далеко не худший образец "первого".

Можно утверждать, что в СССР первые секретари обкомов обладали даже большей властью, чем царские губернаторы. Ведь губернаторам было непозволительно вмешиваться в общероссийскую политику, а первые секретари получали к ней широкий доступ через Центральный комитет КПСС, который играл в жизни страны огромную роль.

Анализ трех сотен биографий членов ЦК, опубликованных в "Известиях ЦК КПСС" (№№ 2 и 5 за 1989 год), показывает, что в апреле 1989 года в нем было 123 члена, которые занимали когда-либо посты первых секретарей на уровне обкома. Из них только 50 были действующими первыми секретарями, 46 членов были ими в прошлом, а в то время занимали другие должности. Особенно примечательна группа из 27 "пенсионеров союзного значения", которые были первыми секретарями обкомов в первые горбачевские годы. Еще в 1987 г. Горбачев начал отправлять их послами в разные страны, а с 1988 года - просто на пенсию. Однако удалять их из ЦК он все же поостерегся. В результате оказалось, что Белгородская, Кемеровская, Нижегородская, Самарская и Свердловская области имели среди членов ЦК по три (!) своих первых руководителя, из них только в первых двух - во главе с действующим первым секретарем, а в остальных трех - только бывших "первых". Многие московские члены ЦК были выдвиженцами с мест и отлично помнили свои региональные корни. Как правило, они поддерживали "своих" секретарей и выстраивались в некие региональные группировки. Еще при Горбачеве были хорошо различимы ленинградская группировка, украинская и, конечно, уральская.

Тем самым региональные интересы получали весьма полное отражение в работе высших государственных органов СССР. Казалось бы, чего еще можно желать, стоит ли сетовать на формальный характер советского федерализма, если на практике интересы регионов все же играли свою роль, притом немалую. Но в том-то и дело, что они играли эту роль как бы подпольно, вопреки закону. К сожалению, из-за этого сложилась дурная традиция смотреть на территориальную автономию как на что-то незаконное, способное существовать только скрытно, под покровом пусть декоративной, но обязательной централизации управления государством.

Около трети субъектов федерации называются республиками или округами, которые выделялись по признаку компактного проживания определенной нерусской нации - так называемой титульной. Такое выделение было краеугольным камнем сталинской национальной политики, её наиболее зримым воплощением и самым любимым достижением, поскольку таким образом нерусские нации СССР получали некую государственность.

Этот признак в принципе противоречит идее федерализма. Федерализм и национальный вопрос - это проблемы разной природы. Жители регионов заслуживают самоуправления просто по рождению, а не по национальности. Нации же имеют право на охрану своей культуры по всей территории страны, а не только там, где они сильнее всего представлены. Наши автономии первыми пробили брешь в российском псевдофедеральном унитаризме, успешно использовав для этого предрассудок насчет совпадения федерального и национального, - честь им за это и хвала, их политическим и общественным лидерам и самой общественности автономий. Однако теперь настает время двинуть в эту брешь остальные регионы, а для этого предстоит раздать им права, отвоеванные автономиями.

К тому же в России выделение национальных территорий крайне неточно: в сумме большинство жителей таких республик или округов составляют русские, в тo же время 40% титульных наций живет вне соответствующих республик или округов. Здесь беспокоит сам принцип: совместимы ли федерализм и национализм, может ли федеральный способ правления стать механизмом решения национального вопроса?

Большевики принялись внедрять федерализм в СССР специально для того, чтобы с его помощью решить национальный вопрос. Они создали сложную, многоярусную систему союзных и автономных республик, областей, округов. Но федерализм мало пригоден для решения таких задач, и Россия показала это со всей наглядностью. Сегодня в автономных республиках России большинство составляют русские, а не "титульные" нации, давшие названия этим административным единицам. Более того, почти половина титульных наций живит за пределами "своих" республик.

Это неопровержимо доказывает, что попытки дать стимул развития национальным культурам, выделив для них специальные части территории страны, на деле привели к тому, что за пределами выделенных территорий национальные культуры остались без этих стимулов. Идея провалилась, и поделом: ведь федерализм предусматривает автономию территориальных общностей вне зависимости от их национального или иного состава, тогда как решение национального вопроса заключается в том, чтобы обеспечить культурное развитие наций на всей территории страны, вне зависимости от того, где живут граждане, принадлежащие к этой нации.

Тема этнических мотивов в государственном устройстве России - одна из самых популярных и острых в нынешних дискуссиях вокруг нашего федерализма. Нам еще придется к ней возвращаться, и не раз. Здесь бы хотелось лишь подчеркнуть сам парадокс: нынешняя федерация унаследовала рубежи, выкроенные ради решения национальной проблемы, однако они проблему эту не решают, а только запутывают.

Уже четыре века российское государство выглядит как бы слоистым. Наверху правит неумолимая унитарность, а чем ниже мы спускаемся по иерархии районов и поселений, тем слабее воздействие верховной власти, тем важнее самоорганизация, тем выше автономия повседневной жизни от регулирования сверху. Чем мельче масштаб административно-территориальной единицы, тем автономнее она живет.