Сапожники

2-й подмастерье. Только не иллюзия ли то, что мы действительно строим новую жизнь? Может быть, мы обманываем сами себя, чтобы оправдать весь этот сегодняшний комфорт? А может быть, нами правят силы, суть которых нам неведома? И мы всего лишь марионетки в чьих-то руках? Почему, кстати, «Марио»-нетки, а не «Каська»-нетки? А? Этот вопрос наверняка останется без ответа, но что-то в нем такое все же есть.

Саэтан. Конечно есть. А вот молчать я не буду, гниды вы серые. Я эту твою мысль, так называемый второй подмастерье, в настоящее время именуемый Ендреком Совопучко, помощником величайшего творца нового… э-э-э… не буду перечислять все титулы, так вот, я говорю, что эту твою мысль я давно уже имел в виду и сознательным усилием воли преодолел ее. Необходимо перестать во всем сомневаться – это было свойством наших народов во времена нищеты, подлости и полнейшего отсутствия разума. Сейчас надо наверстывать упущенное, а не антимонии разводить, как калеки в семнадцатом веке. Главное – выбросить из головы веру в тайные силы и организации, как масонские, так и всякие другие, выбросить все укоренившиеся в нас остатки религиозных заблуждений. Молодцом будет тот, кто перестанет стремиться к постоянному повышению своего жизненного уровня до бесконечности, пока не лопнет. В Истории все рано или поздно должно лопнуть – на смазочном масле разума далеко и гладко в будущее не заедешь: закон скачкообразности…

2-й подмастерье. Башка у меня трещит от вашей говорильни, сучьи вы дети. А вы, мастер, сильно изменились – не отрицайте. Вы меняетесь в ту же самую сторону, что и я, различия носят лишь качественный характер. Разве не правильно говорил в свое время бывший прокурор, что, когда мы были по ту сторону, мы были одни, как только перешли на другую, стали точно такими же, как они. Тайные же силы, как и потайные люди, существуют и качественным образом от явных не отличаются. Такая вот наблюдается разница во временах – эх!

Саэтан. Все это лишь внешняя видимость – такое впечатление создается на фоне стремительности перемен, происходящих в нашем обществе.

2-й подмастерье (спокойным голосом). Не могли бы вы избавить себя и нас от этого мужицки-собачьего, старопольски-пророческого тона, напыщенной манеры говорить, а прежде всего – от столь обильного количества слов?

Саэтан (спокойно, твердо). Нет. И как Ленин в качестве слуги своего класса отличался, несмотря на все величие этой индивидуальности, от Александра Македонского, бывшего олицетворением личной мощи человека, так я отличаюсь от этой собаки! (Указывает на спящего Скурви.) Однако не время болтать – время работать! Само по себе ничего не свершается, будь трижды проклята эта паршивая действительность! Прошли блаженные времена идей, когда можно было майонезы жрать и идейным большевиком быть, чтобы в самую черную минуту своей жизни утешаться этими блистательными идеями – вот, мол, хоть и гнию в экскрементах, но все же кое-что да значу. Новой идеи уже не даст никто – новая форма общественного существования сама выкристаллизуется из диалектической изжоги всех внутренностей человеческого котла, на самом краешке крышки которого сидим мы – когда-то дубины дубинами, дубье дубьем, а теперь – творцы, строители нового, только вот радость из нас почему-то не брызжет, сучья эта жизнь!..

Подмастерья (вместе). Нам так осточертели ваши проклятья, что мы сейчас завоем. Мы совершенно интуитивно говорим все в унисон, но можем продолжать так и дальше.

Саэтан. Перестаньте ради господа бога! Хватит уже, хватит…

Скурви (потягиваясь сквозь сон и урча). Я бы с удовольствием был сапожником до конца своих дней. О, как иллюзорны все так называемые высшие требования к самому себе: они ведут к высотам, с которых потом падаешь на самое дно, расшибая себе в кровь лицо. Метафизика, которую я до сих пор так презирал, теперь обрушивается на меня изо всех уголков бытия. Au commencement Bythos était [17] – пропасть хаоса! Хаос – это нечто чудесное и недосягаемое. Нам не дано познать, что такое хаос, несмотря на то что весь мир, по сути, представляет собой один сплошной хаос. Хаос! Хаос! Только жалкие обрезки кожи наших обобществленных телят могут быть приведены в какой-то статистический порядок. Как жаль, что мой ум не развивался при помощи соответствующей философской литературы – теперь уже поздно, освоить понятийный аппарат я уже не смогу.

Сапожники прислушиваются. В то время как Скурви разглагольствует, 1-й подмастерье подходит к нему, подняв с земли огромный золотой топор, который у него ausgerechnet [18] лежал под ногами.

2-й подмастерье. Ты на кого тянешь, паскуда ползучая, дерьмо собачье?!

1-й подмастерье. Укокошить его во сне, чтоб не мучился. А то слишком хорошие сны ему стали сниться. У меня здесь ausgerechnet лежал топор, весь из золота, хехехе… (И так далее, и далее, и далее. Долго смеется, выводя трели уже на последнем дыхании.)

Саэтан (грозит ему огромным маузером, который он вытащил из-под халата.) Ты что-то слишком долго смеешься, выводя свои трели уже на последнем дыхании. Ни шагу дальше!

1-й подмастерье возвращается.

Он должен извыться от вожделения на наших глазах – глазах восхищенных поклонников похоти.

Со стороны города, нарисованного на заднике, с правой стороны, входит княгиня, одетая в легкий прогулочный костюм.

Княгиня. Выбралась за покупочками, и вот полна сумка всяких интимных вещичек – губная помада и прочая ерунда. Я такая женственная, что даже неловко – всегда от меня еле слышно пахнет чем-то таким очень неприличным и соблазнительным. А нет ничего более отвратительного – пишется через «о» – и одновременно притягательного, чем женщина, как справедливо заметил один композитор. (Изо всей силы бьет хлыстом Скурви, который с диким воем вскакивает на четвереньки, ощетинивается и рычит.) Ну-ка встать, быстро! Совсем уж у тебя мозги закупорились и набок съехали! Я буду постепенно поедать твой мозг, посыпая его на булочку, как тертый сыр. На вот тебе порошок, от которого наступает невероятная сексуальная выносливость. Удовлетворения в этом деле ты уже не испытаешь никогда. (Бросает ему порошок, который он мгновенно проглатывает, после чего закуривает сигарету, держа ее в правой лапе. На две лапы не поднимается ни разу.)

Скурви. Блудница вавилонская, возвращалась бы ты в свой Вавилон, Цирцея сисястая, олицетворение экстра-суперсверхразврата, прост… (Глотает еще один порошок, который дает ему княгиня. Она приседает перед ним на корточки, а он кладет ей голову на колени, виляя при этом задом.)

Княгиня (поет).

(Поглаживает Скурви, тот, урча, засыпает.)

Скурви. Проклятая баба – какая прекрасная жизнь распахивалась передо мной, пока я ее не узнал. Надо было послушаться добрых советов этих проклятых кретино-снобских гомосексуалистов и навсегда избавиться от тяги к женщинам – от них на свете весь вред. Ох, как же унять эту жуткую, безысходную тоску?! Я же испохочусь насмерть – и что тогда?

Княгиня (поглаживая его и поглядывая на остальных).

Вот-вот, мой бедный песик.

Скурви засыпает.

Саэтан. Неужели это проклятое отсутствие какой бы то ни было идеи будет преследовать меня до конца моих дней? Как все это ужасно – эта пустота в голове и эта прорва никому не нужной, но совершенно реальной работы, не обезображенной никаким, даже иллюзорным, проблеском мысли. Знаете, что я вам скажу? Лучше быть вонючим сапожником, тешить себя различными идейками и сладко мечтать среди этой грязи об их исполнении, чем быть на самом верху лакейской власти – в шелках и почете, а власть, какая бы она ни была, всегда будет лакейской, ёрш ее мать, руби ее в корень. (Топает ногами и продолжает, почти плача.) Обгрызть себе лапы по самые локти и заняться чисто творческой общественной работой. Скучно, как черт знает что! Жить же полной жизнью я уже не смогу – от тех своих грязных лет я уже не отмоюсь никогда. Перед вами еще весь мир! Вы после работы можете себе еще пожить, а я что? Остается только упиться насмерть, занюхаться кокаином – что еще? Даже ругаться не хочется. Я уже и ненависти ни к кому не испытываю – я ненавижу только себя – ужас, ужас и еще раз ужас. В какие же дебри и чащобы завела меня эта проклятая амбиция, подлое стремление обязательно быть кем-то на этой земле, святой, шарообразной и непонятной!