Там вдали, за рекой

Андрей ЛАЗАРЧУК

ТАМ ВДАЛИ, ЗА РЕКОЙ…

Они продрались сквозь последние, особенно густые заросли – и оказались на краю пустоши. Как раз до этого места и дошел Артем весной, и Васька Плющ тоже был здесь, а дальше пройти оказалось невозможно: вот эта глина, которая сейчас такая светлая и твердая, тогда была липкой грязью, он сразу же провалился по колено, еле вылез сам и с большим трудом вытащил потом сапоги. Однако уже месяц стояла сушь, высохло даже Сашино болото, и глина, должно быть, тоже высохла. Васька говорил, что в тех местах, откуда он приехал, были точно такие же глинистые низины, совершенно непроходимые весной и осенью, но летом вполне сухие и даже гладкие, хоть на скейте гоняй. Ну, посмотрим…

– Пойду проверю, – сказал Артем тоном, не терпящим возражения; да никто, пожалуй, и не собирался возражать. Почему-то было страшно не то что ступать – даже смотреть на эту голую и гладкую, как обглоданную кость, землю. Сега подал ему оплавленный конец шнура: «Обвяжись». Артем обвязываться не стал, просто намотал шнур на руку.

Сначала глина под ногами была твердой, как стекло, потом – стала чуть пружинить, подаваться. Но и только. Он отошел шагов на двести – пока хватало шнура. Повернулся, помахал рукой. На пустошь спустились Сега, Ветка и Фрукт. Сега пропустил двоих вперед, махнул Артему рукой: иди, мол. Артем двинулся, стараясь держать шнур натянутым. Черное пятнышко туннеля было едва различимо. Срез горы был бледно-красным, трава наверху и у подножия – бледно-зеленой. И про глину под ногами можно было бы сказать: бледно-белая. То ли сероватая, то ли голубоватая, то ли желтоватая. Местами попадались прожилки и островки травы, желтой пижмы и синих колокольчиков. Колокольчики были огромные, с кулак. Артем вытащил из кармана «сосну», проверился. Радиация была нормальная, фоновая.

Чем ближе к горе, тем податливее делалась глина под ногами. Местами казалось, что идешь по болоту. Так, в сущности, и было. Лишь вместо травы и переплетенных корней – высохшая корка грязи.

Я самый тяжелый, подумал Артем. Я пройду – и те сухари пройдут. А я пройду.

У него было какое-то непонятное чутье на топкие места. Сашино болото он мог перейти с закрытыми глазами. Никто больше не мог, а он мог.

Но здесь, когда дошли, наконец, до края, до того места, где из топи вновь проступила железнодорожная насыпь с проржавевшими насквозь, в кружева, рельсами – он почувствовал, что устал. И что еще чуть-чуть – и его просто потянуло бы в самую трясину. Как если бы поменялись местами какие-то плюсы и минусы…

На насыпи они сели. Даже Фрукт был ненормально серьезен, не говоря уже о Ветке. Ветка хмура всегда.

– Сойдет, – сказал Артем. – Обратно будет легче. Обратно всегда легче.

– Как с горки, – подхватил Сега.

– Пошли, что ли, – Артем встал.

– Что-то я есть захотела, – сказала Ветка.

– Вечно ты… – сказал Артем.

– А правда, давайте пожрем, – обрадовался Сега. – И тащить меньше.

– Притомились, – буркнул Артем.

– Тебе хорошо говорить, – сказал Сега, – ты вон сколько жратвы под шкуркой таскаешь. А взять меня или, скажем, Урюка…

– За Урюка получишь, – сказал Фрукт.

– Все равно пошли, – сказал Артем. – У горы, может, дрова есть. Не сырое же мясо глотать…

У тяжелых ворот, запирающих жерло туннеля, остановились. По сторонам насыпи рос ивняк, Артем спустился, вырубил две сухие жердины, разделал на дрова, сложил между рельс шалашик и бросил внутрь термитную спичку. Вспыхнуло сразу. Сега нанизал на проволоку за уголки подушечки с мясом, сунул в пламя. Вскоре закипело, подушечки надулись и расправились. Отец рассказывал Артему, что раньше продукты хранили замороженными, во всех квартирах стояли шкафы с тепловыми насосами, «холодильники»; почти половину энергии, которую расходовала семья, пожирали эти приборы. Ни о какой экономии тогда не думали, качал головой отец, а лишь о том, чтобы побольше электричества произвести, побольше нефти выкачать…

Артем взял свою подушечку, покидал с ладони на ладонь, чтобы немного остыла. Потянул за язычок, вскрыл. Брызнул мясной сок.

– C лу-уком, – сморщил морду Фрукт. – Я с луком не люблю…

– Ешь хлеб, – отрезал Артем. – Котлету поделим.

– Да я не так… Я же не говорю – не ем. Просто не люблю…

– Потому ты и сухой, что нос от всего воротишь, – по-старушечьи прогнусил Сега. – Кушать не будешь – не поправишься…

– В лоб, – безнадежно сказал Фрукт.

С Сегой он справился бы, да только какой смысл? Сегу могила исправит. Артем на его подкусы вообще не отвечает…

Поели, запили холодным чаем из бутыли.

– Пошли, – велел Артем. – А то до отбоя не успеем. И всего-то два часа осталось нам на всю разведку…

– Вся наша экспедиция весь день бродила по лесу, – серьезно сказал Сега.

– Чего? – изумилась Ветка.

– Искала экспедиция везде дорогу к полюсу, – объяснил Сега.

– Винни-Пух, – догадался Фрукт.

– Начитанные вы, блин-компот, – сказала Ветка. – Даже под один куст садиться с вами неловко.

– Если тебе внезапно станет неловко, – учительским тоном сказал Сега, – перестань испытывать неловкость, и все пройдет само собой. Древнекитайская мудрость.

– Если твои древние китайцы были такие мудрые, то чего ж они вымерли? – презрительно сказала Ветка.

– Их скосил гонконгский грипп, – и Сега снял кепочку.

У самих ворот остановились в сомнении. Были они страшно громадны и, наверное, страшно тяжелы. Там, где с железа отлетела черная краска, горела ржавчина. И головки болтов, огромные, с суповую кастрюлю размером, тоже проржавели – вниз от них тянулись цветные потеки. Ворота эти не поворачивались на петлях, а уходили в скалу. Наверное, когда все это было новеньким и блестящим, между скалой и плитой было и пальца не просунуть; но вот прошло черт знает сколько лет, скала раскрошилась, и из щели сантиметров в сорок шириной тянуло сырым теплом, слабым грибным запахом – и еще запахом, который получается при ударах кремня о кремень.

– Не пролезем, наверное, – с сомнением сказал Артем, глядя на щель. – Зря шли.

– Это ты, толстый, не пролезешь, – сказал Сега. Он сбросил рюкзак, достал ружье, одним движением примкнул ствол к ложу. Он очень гордился своим ружьем, хотя это была всего-навсего древняя тулка, одноствольная, двадцать восьмого калибра. Правда, стрелял из нее Сега здорово: по дороге шагов с тридцати пальнул по подброшенной консервной банке и попал. Теперь у него осталось три патрона.

Артем молча примерился к щели и, распластавшись по железной плите, медленно двинулся в темноту. Хорошо, что плита не шершавая… Скоро она кончилась, и он оказался в пустоте. Снял с пояса фонарь, посветил. До противоположной стены оказалось метра два. Такой же толщины был торец плиты. Четыре рельса под ногами… Ни хрена себе! Рельсы уходили вправо еще метров на двадцать, дальше шло какое-то дикое нагромождение искореженного железа, еще дальше – поднималась стена. В самом верху этой стены было зарешеченное окошечко.

Рядом задвигалось, зашуршало, и влез Сега. Фонарь его был на лбу. Первым делом он ослепил Артема, потом стал озираться.

– Во понаворочали люди…

Он прошел в конец помещения, загремел металлом. Появилась Ветка, за нею – Фрукт. Лиловые пятна в глазах Артема понемногу таяли.

– Секите-ка, – показала Ветка.

Луч ее фонаря уперся в темный полукруглый лаз над самым полом, у внутреннего нижнего края плиты. Артем присел, поднес к дыре руку. Из дыры шел воздух.

– Что-то мне это не нравится, – сказал за спиной Фрукт.

Артем нагнулся ниже. Воздух шевелил волосы, холодил глаза. Пролезть в дыру можно было только ползком.

Почему-то именно ползти ему не хотелось.

– Откуда она взялась, эта дыра? – продолжал Фрукт. – Будто крысы прогрызли…

– Кабаны, – сказал Сега.

– Эрозия, – Артем потрогал края. – Зимой намерзает лед, потом вода уносит отколовшиеся камушки…

– Какой ты умный, – сказала Ветка.