Доказывание истины в уголовном процессе: Монография

Языковой аспект с некоторых пор стало модно разрабатывать с целью обоснования нигилистических взглядов относительно истины. Для истории мысли это не ново: объяснение природы истины как продукта речевой деятельности — судебной речи также имеет истоки в античности. Постмодернистские выводы, развиваемые в рамках языковой концепции истины, опираются на интерпретацию понятия «логос» [1166].

Так, по мнению М. Хайдеггера, функция логоса лежит в простом давании видеть нечто. Поскольку логос есть давание видеть, постольку он может быть истинным или ложным. Конструкция понятия истины в смысле «соответствия» в данном случае не подходит. «Истинность» логоса подразумевает: изъять сущее, о котором речь, из его потаенности и дать увидеть как непотаенное, раскрыть. Равно быть лживым значит то же, что обманывать в смысле скрывать: выставить что перед чем, по способу давания видеть, и тем самым выдать это за что-то, что оно не есть [1167]. С точки зрения немецкого философа, истина и речь принадлежат к основоустройству человеческого экзистенциала. Экзистенциально понятый способ бытия истины означает не что иное, как то, что истина возможна только в субъекте и с его бытием стоит и падает. Вывод об экзистенциальной основоструктуре речи и истины означает, что мы не можем подходить с метафизическими мерками к раннему греческому мышлению. Современная общепринятая «теоретико-познавательная» проблематика разворачивает интерпретацию понятия «истина» в субъективно-объективном аспекте: истина состоит в согласованности суждения (знания) со своим предметом (объектом). Истина в метафизике имеет значение чего-то непреходящего, вечного, которое не может основываться на мимолетности и бренности человеческого существа. Между тем, как считал М. Хайдеггер, истинность имеет никак не структуру согласованности между познанием и предметом в смысле приравнивания одного сущего (субъекта) к другому (объекту). Истинность значит быть-раскрывающим [1168]. Истина значит открытость: она открывается как свобода. Всякое открытое отношение парит в сфере допущения бытия сущего и всякий раз соотносится с тем или иным сущим. Бытие-истинным логоса — давать видеть, изымать из потаенности — сущее в его раскрытости [1169]. Быть истинным значит быть-раскрывающим, то есть быть истинным относительно определенному контексту.

Только потому, что истина и неистина в сущности не безразличны друг другу, а связаны друг с другом, истинное предложение может вообще обойти остроту противоположности и соответственно перейти в неистинное предложение. Вопрос о сущности истины достигает поэтому первоначальной сферы того, о чем спрашивается, только тогда, когда при учете всей полноты сущности истины в раскрытии сущности включается также проверка неистины. Последнее является существенным моментом при определении достаточности основания для постановки вопроса о сущности истины [1170].

Надо понимать, что современные вариации некоторых авторов на тему о том, как язык сказывается на природе судебной истины, исходят из весьма вольно интерпретируемых представителями постмодернизма (Ж. Деррида, Ж. Делеза и др.) текстах античных писателей, причем преимущественно тех, кто примыкал к софистам.

Напомним, еще Сократ утверждал, что риторика как практическое искусство должно опираться не столько на знание и истину, сколько на мнение, пользу и целесообразность. Мастерство убеждения состоит во внушении веры, а не знания. Горгий и Тисий усматривали, что «вероятное должно предпочитаться истинному» и благодаря силе заставляли «казаться малое великим, великое малым, новое старым, старое новым» [1171].

Проблема верификации для софистов, старых и новых, перемещается из сферы соответствия утверждения реальному положению вещей в сферу соотношения одних утверждений с другими и так до бесконечности, вплоть до утраты различия между истиной и ложью («истина есть ложь, выданная за истину») [1172].

Между тем мы должны говорить о необходимости учения, в котором бы речь выступала средством выяснения истины, а не только достижения успеха. Язык не помеха, а орудие познания истины.

Надо сказать, что именно это понимание позитивной роли языка, а не учения типа софистики, является коренным, внутренне присущим правосудию. В законах Ману (между II в. до н. э. и II в. н. э.) утверждалось, что «все вещи определяются словом, имеют основанием слово, произошли от слова, кто же нечестен в речи, нечестен во всем» [1173].

В отличие от софистов у философов слово рассматривалось как опора разума и знания о вещах и их существовании: «… Для каждой существующей вещи есть свои слова» [1174], и «никто не может выявить в слове того, что не существует» [1175]. В смысле слова Сократ (и Платон) видит концентрацию мудрости древних предков, которые его изобрели для передачи своих наблюдений над связями между вещами [1176]. По мнению Сократа, говорить неправду не просто нехорошо, но и недостойно свободного человека, даже если эта неправда украшена цветистыми речами. «Ум мой блуждает далеко и не внемлен красивым словам… все это пышные и блестящие фразы, истины же в них нет» [1177]. В диалоге «Кратил» Сократ утверждает, что следует рассуждать не о правильности, а об истинности речей [1178]. Правильнее считать, что «сами вещи имеют некую устойчивую сущность», «безотносительно к нам и независимо от нас» [1179], а имя есть только «орудие обучения и распределения сущностей» [1180]. Тем самым впервые ставится проблема референции — соответствия слова (знака) и вещи (обозначаемого), и ее решение связывается с наличием или отсутствием существования вещи, а не произволом [1181].

Е.А. Карякин заключает, что референтная (языковая) концепция истины, внутренне согласованная с учением об «объективной истине», испытывает на себе воздействие ценностных элементов, носящих социально-правовой и социально-политический характер [1182]. Он пишет, что следует опираться на классическое понимание истины, но не пренебрегать и «нетрадиционными» концепциями истины. При всей привычности, традиционности и распространенности классического подхода его нельзя рассматривать как единственно верный. Истина по делу именно «формируется» [1183].

С таким подходом нельзя не согласиться. На самом деле, вряд ли можно искать опору судебной истины где-либо еще, кроме как в действительности. И в то же время как не учитывать языковой, идеологический, нравственный и прочие моменты, которые всегда привносятся в деятельность людей, которые преследуют свои интересы и одновременно хотят справедливости. Уголовное судопроизводство — это деятельность, опосредующая применение уголовного права, в ней переплетены интересы личности, общества; истина не может не быть ценностным, языковым, психологическим явлением. На доказывание по уголовному делу неизбежно влияет правовая идеология, то есть система предпочтений в пользу частного или публичного начала. Истина является результатом судоговорения — так говорят некоторые юристы. Это тоже верно. Считать доказывание познавательной деятельностью, происходящей вне речедеятельности, конечно, нельзя. Далее, где есть интерес, там всегда есть борьба, всегда усложняется, откладывается выяснение истины, у каждой стороны «своя правда», но есть и то, ценность чего признают все — истина, справедливость, добро.