Русский язык в зеркале языковой игры

(5) [О поэте] ..между нами говоря, этот инженер человеческих душ, как нарочно, оказался на редкость несостоятельным и ограниченным субъектом (М. Зощенко, Бедная Лиза).

3. Вторичное идентифицирующее использование метафоры не допускает последующей замены анафорическим местоимением, ср.:

(6) Разочарованные, опечаленные [отъездом Клинкова], оба друга с опущенными головами побрели в буфет.

—Выжили человека» Добились» (...) Скотами были, скотами и останемся. Не могли уберечь эту кристальную душу.

— Слушай!—закричал вдруг Подходцев—Вот она!

—Кто?

—Кристальная душа-то! Пожарскую котлету лопает.

Действительно, за буфетным столиком сидел путешественник Клинков (А Аверченко, Подходцев и двое других, ч. 1, XVI).

4. «Метафора отвергает принадлежность объекта к тому классу, в который он на самом деле входит, и утверждает включенность его в категорию, к которой он не может быть отнесен на рациональном основании. В метафоре сокращено противопоставление, но оно может быть восстановлено: Едешь, бывало, перед эскадроном., под тобой чорт, <я не лошадь» [Арутюнова 1990а: 188]. Может быть, здесь полезно уточнение. Метафора не отвергает, а делает вид, что отвергает принадлежность объекта к некоему классу: и пишущий, и читающий понимают, что перед эскадроном ты едешь всё-таки не на чёрте, а на лошади, пусть похожей на чёрта. Ю. И. Левин писал: «В метафоре описываемый объект и объект, с которым данный сравнивается, как бы слиты» [Левин 1998:457].

«На вход метафоры поступают разные виды идеального — эмоции, экстралингвис-тические знания, житейский опыт носителей языка, иногда случайные впечатления, наблюдения, оценки. Метафора в известном смысле всеядна: она принимает любые разновидности идеального и не переваривает только материальные сущности. Выражение “перенос значения” в применении к метафоре недостаточен: он сильно ограничивает представление о ее рационе. Итогом процесса метафоризации, изживающим метафору, являются категории языковой семантики — признаковые значения. Метафора, таким образом, обнажает процесс переработки в языковое значение различных “субпродуктов” идеальной (интеллектуальной, эмоциональной, перцептивной) деятельности человека. Изучение метафоры позволяет увидеть то сырье, из которого делается значение слова. Метафора, т. е. столкновение признаков гетерогенных субъектов, есть стадия в переработке сырья, этап на пути от представлений, знаний, оценок и эмоций к языковому значению» [Арутюнова 1979:173].

5. Особого рассмотрения заслуживают яркие метафоры типа посох терпения (= «терпение»). Они особенно характерны для восточных литератур. Поэтому наиболее естественно выглядят эти метафоры в художественной литературе с восточной тематикой. Так, часто и удачно использует этот прием Л. Соловьев в «Повести о Ходже Насреддине». Несколько примеров:

(1) Облачившись в халат усердия и вооружившись посохом терпения, мы посетили все эти места (Очарованный принц, Вступление).

(2) Гюльджан вздохнула, на ее ресницах повисла слеза. Ходжа Насреддин понял: глина ее сердца размягчена—время вертеть гончарный круг своей хитрости и лепить горшок замысла (Очарованный принц, 3).

(3) -.пастух, конечно, рассказал об этом лавочнику; тот немедленно закрыл свою лавку и, приплясывая от нетерпения, побежал в чайхану с горячим, обжигающим язык и десны орехом новости во рту (Очарованный принц, 25).

6. Этот тип метафор, именуемый обычно катахрезой, не чужд и западным литературам, однако для современной русской речи, даже художественной, он не характерен (особенно «зоологические метафоры» типа ослы терпенья) и расценивается теоретиками художественной речи как «неудачное развитие тропа» (пусть акулы империализма не протягивают к нам свои лапы) (КЛЭ). Этот прием пародировал В. Маяковский: Сквозь щупальцымирового империализма красной нитью проходит волна (ЛЭС),— хотя сам иногда им не брезговал:

Каждый поёт /по своему /голоску!

Разрежем / общую курицу славы и каждому /выдадим /поравному куску («Послание пролетарским поэтам»)

В целом, зоологическая метафора признаётся слишком непривычной, расценивается теоретиками как недостаток (см. [ЛЭС, 152]).

История зоологической чрезвычайно убедительно иллюстрирует громадную роль пародии в истории языка (в первую очередь, поэтического). Дело в том, что старшие символисты отнюдь не брезговали метафорами этого типа, всеми этими посохами (или ослами) терпенья. Вот брюсовский перевод стихотворения М. Метерлинка «Моя душа больна весь день» (цит. по: [Рус. лит. XX в.]):

И под кнутом воспоминанья

Я вижу призраки охот.,

Полузабытый след ведет Собак секретного желанья.

Блестящие пародии Вл. Соловьева на декадентов оказали воздействие не только на развитие русской литературы, но и на развитие русской художественной речи. И в одной из этих пародий, влияние которой ощутамо, по наблюдению

В. П. Григорьева, до сих пор [Григорьев 1979: 228], основным структурным элементом является именно рассматриваемая фигура речи:

На небесах горят паникадила,

А снизу —тьма.

Ходила ты к нему, иль не ходила?

Скажи сама.¹

Но не дразни гиену подозренья,

Мышей тоски!

Не то, смотри, как леопарды мщенья Острят клыки!

И не зови сову благоразумья Ты в эту ночь!

Ослы терпенья и слоны раздумья Бежали прочь.

Своей судьбы родила крокодила Ты здесь сама.

Пусть в небесах горят паникадила —

В могиле—тьма.

В результате метафоры такого типа, по мнению некоторых исследователей, не получили развития в последующей русской поэтической традиции. О. Б. Кушлина пишет. «Прием, вышученный в зародыше, был вычеркнут из резерва изобразительных средств поэзии русской» (Рус. лит. XX в.: 35). Впрочем, «слухи о кончине» зоологической метафоры, видимо, сильно преувеличены: В. П. Григорьев [1979] отмечает широкое ее употребление в художественной речи— у Маяковского, Олеши, Цветаевой, Л. Мартынова. О. П. Ермакова приводит многочисленные примеры, показывающие, что эта модель «остается живой и представляет собой незакрытую структуру» не только в художественной речи, но и в политических контекстах: журавль славы (С. Антонов); райская птица удачи (журн. «Огонек»); Дикий и точный конь страха вынес и выбросил меня из здания школы (Ф. Искандер); ...прорастает удав преступности (А. Солженицын) [Ермакова 1996:

56-59].

7. Метонимия состоит в переносе наименования с одного объекта на другой, ассоциируемый с данным. В лингвистическом отношении метонимия интересна как необычный вид сравнения и (что более важно) как необычный вид сочетаемости языковых единиц. Так, в (1)—(2) необычно сочетание глаголов речи с подлежащими — неодушевленными существительными. Примеры:

(1) «Пошла ты, баба!—закричали ей тут же бороды заступом, лопатой и клином—ишь куда полезла корявая» (Н. Гоголь).

(2) — И тебе не жалко, что ты дурачок!

—Жалко»—угрюмо отвечает козлиная бородка (А Чехов, Мертвое тело).

(3) Вечер. По улице идет пестрая толпа, состоящая из пьяных тулупов и кацавеек (А. Чехов, Ряженые).

(4) Желаю вам получить Станислава и жениться на тех таинственных голубых глазах, о которых Вы писали мне (А. Чехов — Ф. А. Червинскому, 18 авг. 1891).

(5) Куприн женится на т-lie Давыдовой, дочери «Мира божьего» [= дочери издательницы журнала «Мир божий» А. А. Давыдовой] (А. Чехов —М. П. Чеховой, 8февр. 1902).

(6) Сосредоточенно побежали там [на Невском проспекте] лица (...) Носы протекали во множестве, орлиные, утиные, петушиные, зеленоватые, белые, протекало здесь и отсутствие всякого носа. Здесь текли одиночки, и пары, и тройки-четверки', и за котелком котелок: котелки, перья, фуражки; фуражки, фуражки, перья:; треуголка, цилиндр, фуражка; платочек, зонтик, перо (А Белый, Петербург, I).