Русский язык в зеркале языковой игры

(1) [Начало повести крестьянского писателя-середнячка из группы «Стальное вымя»] Инда взопрели озимые. Рассупонилось солнышко, расталдыкнуло свои лучи по белу светушку. Понюхал старик Ромуалъдыч свою портянку и аж заколдобился (И. Ильф—Е. Петров, Золотой теленок, VII).

(2) Ворога вокруг пообъявились,

Знай снуют, орясины, твистя.

И откуль она, скажи на милость,

Привзялась такая напастя?

(А. Иванов, пар. на Ивана Лысцова).

(3) [Старушка—парню]

— Милок, как пройти на улицу Горького?

— Научись сначала разговаривать по-человечески! Не милок, амен не пройти, а бросить кости; не улица Горького, а Пешков-стрит.

Бабка подходит к другому парню и, наученная горьким опытом, спрашивает.

— Мен, как кинуть кости на Пешков-стрит?

— Хиппуешь, плесень?

(4) «Стариками» можно называть друзей, родителей, шефов, детей. Например, жену. «Старик, ты уже давала грудь Алешке?» (Физики продолжают шутить).

(5) [Капитан—боцману, который ударился «репкой» (головой)]: «¥<?го с репкой?— спросил я—Держишься за нее».— «/(то сказал?—радостно загоготал боцманю-га.—Яне репкой, я лопухом треснулся!» Он показал на ухо. Оно немного распухло (В. Конецкий, Последний раз в Антверпене, 4).

Воровской жаргон часто используется в произведениях писателей 20—30-х гг.— см. (6); он нередок даже в поэзии — (7):

(6) А комендант сучара развалился в мягкой кресле и языком ледве-ледве» Мотнулись в порт.

Чур не хлопать. Ногой на суденышко—кока за свисток, лапой в котел.- Ну-ну. Охолостим бачка два, штобпузяко трегцало (Артем Веселый).

(7) Вышел на арапа. Капает буржуй.

А по пузу—золотой бамбер.

— Мусью сколько время? Легко подхожу Дзззызь промежроги!! и амба!

(И. Сельвинский, по: [Крученых «Заумный язык у...»]).

В литературе послевоенной воровской жаргон редок и встречается в штыки «блюстителями порядка» — пародистами. Один пример — пародия А. Иванова на стихи Касмынина:

Всё путём!

Льды на реке ломает март. Апрель как вор в законе,

И льдины стаей битых карт Разбросаны в затоне.

Геннадий Касмынин

В свои права вошла весна,

Вокруг светлей и чище.

Истай воробьев, шпана,

Спешат на толковище.

Ворона, словно человек,

Разинула едало.

Сорока, падла, будто век Свободы не видала.

Всех обогрел весенний свет,

Длинны, как сроки, тени«

И вот уже сидит поэт И ботает по фене.

Очень распространенный способ языковой игры—лексическая о ш и б -к а, неумелое (в детской речи) или невежественное (в речи взрослых) использование вместо одного слова другого, обычно близкого по звучанию. Не владея ни одним из двух созвучных слов, говорящий употребляет одно вместо другого, ср.:

(1) ...один соляной пристав (...) писал в прошении: «Двадцатьлет служил я при магазине с величайшим эгоизмом и прошу за это пенсии» (вм.: с энтузиазмом') (Музей остроумия).

Обычно этот прием используется писателями для дискредитации описываемых лиц, особенно если это лица с претензией на образованность. В лингвистическом плане описываемое явление не очень интересно, поэтому мы ограничимся лишь несколькими примерами:

(2) Кавказский князь в белом шербете ехал в открытом фельетоне (А. Чехов, Из записных книжек).

(3) А н к а: «Я произвела в Париже настоящий фужер!»

Петька: «Не фужер, а фураж!Василий Иваныч, как правильно?»

Василий Иванович:«Ребята, я в этих вопросах не Копенгаген».

(4) [Отрывок из произведения писателя Ниагарова] Митька стоял на вахте. Вахта была в общем паршивенькая, однако, выкрашенная свежей масляной краской, она производила приятное впечатление. Мертвая зыбь свистела в снастях среднего компаса. Большой красивый румб блистал на солнце медными частями. Митька, этот старый морской волк, поковырял бушпритом в зубах и весело крикнул: «Кубрик!» (В. Катаев, Мой друг Ниагаров).

(5) [Из произведений Никифора Ляписа] Страдал Гаврила от гангрены ,/Гаврила от гангрены слег, Волны перекатывались через мол и падали вниз стремительным домкратом (И. Ильф—Е. Петров, Двенадцать стульев, XXIX).

(6) Когда, говорит, по мне враги стрельнули и вдарила меня пуля прямо в лоб, я упал, как скошенный, и потерял сознательность (М. Шолохов, Поднятая целина, 2; пример из: [Земская 1959]).

(7) Барахло у ребятишек пооборвалось, рубашонки такие, что половой зрелости не достигают (И. Бабель, Конармия. Конкин).

1. Сильный комический заряд содержится в макаронической речи, где слова и формы своего языка смешиваются с чужими. Иноязычные слова воспринимаются «всем коллективом говорящих или его частью (...) как более престижные (по сравнению с исконными)» [Крысин 1996а: 147]. В. Вересаев отмечает в своих воспоминаниях, что, начитавшись «Мертвых душ», где Чичиков говорит: «это полезно даже в геморроидальном отношении», и восхищенный звучным и красивым словом, он при гостях на вопрос матери: «Витя, хочешь макарон?» ответил: «О да, пожалуйста! Это полезно деже в геморроидальном отношении». А. Крученых рассматривает как содержащие заумные слова след, отрывки из А. Сей-фуллиной: «^и...Трудом и знанием побеждена стихия”. Любил Гришка эту надпись (...) Слово-то какое. Стихия. И не объяснишь, а как услышишь — богатырем охота стать. Стихия! (...) Лучше всего был Интернационал. Хорошее слово, непонятное. И на больших похоже. Это, брат, тебе не про елочку!» А. Крученых считает, что здесь «обычные слова взяты в заумном значении, заумистые» [Крученых 1922].

Л. П. Крысин отмечает, вместе с тем, двойственность в отношении говорящих к иноязычным словам — в чужой речи они нередко раздражают [Крысин 1996а: 147].

2. Иногда авторы подчеркивают, что иноязычные слова, даже, казалось бы, полностью освоенные, все-таки по многим параметрам существенно отличаются от слов родного языка, ср.:

(1) В Средней Азии (...) выпить ничего нет, но жратвы зато много: акыны, саксаул Так он так и питался почти полгода: акынами и саксаулом (Вен. Ерофеев, Москва — Петушки).

Аномальность фразы быстрее вскрывалась бы и ощущалась более резко, если бы фраза включала слова родного языка {„выпить ничего нет, но жратвы зато много: народные певцы, кустарник

3. Раздражение, вызываемое иногда иноязычными словами, сильнее всего проявляется в обыгрывании макаронической речи. Вышучивание злоупотребления иноязычными словами, естественно, требует (не только от автора, но и от читателей) владения иностранными языками. Неудивительно поэтому, что после октябрьского переворота, с общим падением культуры, этот прием создания комического используется всё реже и реже, и, в основном, в эмигрантской литературе. Приведем примеры макаронической речи в литературе XIX—XX вв.:

(2) Amour, exil—

Какая гиль! (А. Пушкин).

(3) Около него была целая плеяда седых волокит и esprits forts, всех этих Масальских, Санти и tutti quanti (А. Герцен, Былое и думы, ч. 1, V).

(4) И вот этих дез испанцев,

И карлист и кристинос,

Кучей, право, набралось!

А уж английских фамилий,

У которых столько филий,

И гарсонов, и парти,

Пропасть, господи прости!

(И. Мятлев, Сенсации и замечания г-жи Курдюковой).