"Ну и нечисть". Немецкая операция НКВД в Москве и Московской области 1936-1941 гг

Зурке просрочил свой германский паспорт, пока ждал решения о предоставлении советского гражданства.

Его уволили с работы, и он отправился в посольство оформлять документы на выезд из СССР. Там забрали

просроченный паспорт и велели приходить через три месяца. На запросы о судьбе Зурке посольство вначале

получало стандартные отписки о том, что данных не имеется. Но дипломаты продолжали настаивать,

сославшись на то, что при аресте присутствовала жена архитектора. Наркомат иностранных дел попал в

неловкое положение, после чего сделал форменный выговор коллегам из НКВД — «просим срочно ответить

по существу этого дела». После полугодовой переписки 1 спецотделу НКВД пришлось сознаться — да,

арестован, но у Зурке не имелось при себе никаких документов, подтверждавших его иностранное

подданство. Ни НКИД, ни посольство не были проинформированы о том, что немецкий архитектор к тому

моменту уже полтора года как был расстрелян. История повторилась и в 1980 г., когда проживавшая в ФРГ

дочь Рихарда Зурке попыталась узнать о судьбе отца.

В целом дипломаты нацистской Германии воспринимали происходившее как очередное проявление

«азиатской деспотии», царив

161 См. соответствующий запрос НКИД в деле Макса Шульца, датированный 20 августа 1937 г., спустя две недели после его

ареста.

95

шей в СССР. Документированные в АСД случаи, когда сотрудники посольства пытались помочь людям,

оказавшимся перед угрозой ареста, можно пересчитать по пальцам. Вероятно, в реальности таких случаев

было гораздо больше, если причислить к ним тех германских подданных, которые успели выехать из СССР

накануне большого террора. По воспоминаниям Ганса Герварта, личного референта посла Шуленбурга, из

Берлина приходили запросы о том, не следует ли в ответ на аресты германских граждан начать аналогичные

репрессии против членов советской колонии в Третьем рейхе. Посол осудил эту идею, сославшись на то, что

попытка ее практического воплощения только ухудшит судьбу арестованных немцев462.

Вряд ли бюрократический контроль, осуществлявшийся посольством, можно ставить на одну доску с

контролем со стороны советских административных структур — у него были иные масштабы и

направленность. Однако любой факт контактов немецких эмигрантов с посольством своей страны получал в

ходе немецкой операции криминальное толкование, или «шпионский окрас», если пользоваться жаргоном

следователей НКВД той эпохи. Они не делали никаких различий между ролью германского посольства в

годы Веймарской республики и фашистской диктатуры — оно всегда оставалось форпостом классового

врага, который только менял свои маски.

2. Структуры Коминтерна и КПГ

Ко второй половине 30-х гг. аппарат Исполкома Коминтерна, работавший в здании перед Кутафьей башней

Кремля, не только вырос количественно (для размещения сотрудников ИККИ пришлось достроить два этажа

в гостинице «Люкс» на улице Горького, переименованной в общежитие Коминтерна), но и встроился в

достаточно жесткую иерархию советских государственных учреждений. Слово «коминтерновец» означало

уже не членство в одной из зарубежных компартий, а работу в соответствующем ведомстве. Причем работу

престижную и высокооплачиваемую, и в то же время — рискованную и нестабильную. Рядовым гражданам

Советской России «коминтер-новцы» на протяжении полутора десятилетий представлялись кем-то вроде

разведчиков и диверсантов, регулярно отправлявшихся за рубеж для подрыва устоев мирового

империализма.

162 Herwarth Н. Op. cit. S. 119.

96

Сотрудникам органов госбезопасности, занимавших гораздо более высокое место в упоминавшейся

иерархии государственных учреждений, образ Коминтерна во второй половине 30-х гг. представлялся далеко

не столь светлым и безоблачным. Для Ежова не являлась секретом фраза Сталина, брошенная Генеральному

секретарю Исполкома Коммунистического Интернационала Георгию Димитрову 11 февраля 1937 г. — «все

вы в Коминтерне работаете на руку врагу»163. В этой на первый взгляд уничтожающей оценке, на самом деле

не содержится ничего удивительного. Коминтерн и коминтерновцы олицетворяли собой окно в «железном

занавесе», воздвигнутом сталинской системой по границам собственной страны. Это окно, а точнее

маленькая форточка, несла в себе опасность инфицирования населения страны, или по меньшей мере ее

политического руководства, новыми микробами, расплодившимися во внешнем мире, от троцкизма до

фашизма, не говоря уж о таких старых болячках умирающего капитализма, как либерализм и

парламентаризм.

Подобно тому, как применительно к отдельным лицам в период массовых репрессий решающим признаком

виновности оказывался «контакт с классовым врагом», Коминтерн как структура, контактировавшая с

враждебным окружением СССР, заслуживал особого «чекистского обслуживания». Этим занималось

специальное подразделение центрального аппарата НКВД, сотрудники которого, безусловно, могли бы

написать самую полную историю Коминтерна и его кадров. Последними в аппарате ИККИ также занимался

специальный отдел, который осуществлял повседневную связь с «инстанцией», или «соседями», как на

бюрократическом жаргоне называли органы госбезопасности164.

Ко второй половине 30-х гг. механизм их взаимодействия был уже отработан до мелочей. Отдел кадров

отправлял запросы на проверку в ГУГБ НКВД не только лиц, командированных на заграничную работу, но и

иностранных коммунистов, намеченных к переводу в ВКП(б)165. Любой «компромат», пусть даже имевший

самое далекое отношение к человеку, ставил под вопрос его партийную карьеру, а

163 Dimitroff G. Tagebuecher 1933-1943. Berlin, 2000. S. 149.

164 В отдел кадров ИККИ направлялись запросы не только из Управления госбезопасности, но и из других структур НКВД, в

частности из милицейского Отдела виз и регистрации. Так, вопрос о принятии советского гражданства Виктором Штерном в

1940 г. был решен после того, как ОВИР получил положительный ответ отдела кадров и соответствующее решение Политбюро

КПЧ (РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 205. Д. 12901. Т. 1.Л.65).

165 Такая переписка велась в 1936 г. в отношении Отто Винцера, работавшего в издательском отделе ИККИ (РГАСПИ. Ф. 495.

Оп. 205. Д. 237. Т. 1). В августе 1937 г.

97

начиная с 1936 г. — и жизнь. Посланная в письме отцом Курта Шумана вырезка из газеты о голоде в СССР

до сына так и не дошла — она была перехвачена и отправлена в «наблюдательное дело», которое велось

органами госбезопасности на каждого иностранца. А через два года клочок газеты перекочевал и в

материалы следствия по делу Шумана.

Не менее активным был и поток запросов с Лубянки, многократно выросший в 1936-1937 гг. Записки на

четвертинке листа писчей бумаги, без печати учреждения и указания должности, подписанные сотрудниками

3 отдела ГУГБ НКВД Горбом, Полячеком или Корни-льевым, попадаются в значительной части личных дел

коминтернов-цев. Здесь же сохранились и развернутые ответы, подготовленные отделом кадров ИККИ, в

которых даны биографии тех или иных лиц с акцентом на их негативные стороны, такие как партийные

взыскания, политические уклоны, несанкционированная переписка, подозрительные знакомства и т. д.

Применительно к эмигрантам из Германии специально отмечалось их заключение в тюрьме и концлагере,

допросы в полиции и гестапо, участие в «брандлерианских» или «троцкистских» группировках.

Работники отдела кадров ИККИ, осознавая свою особую роль в разоблачении «врагов народа»,

предпочитали перестраховываться. Достаточно было обращенной к ним просьбы предоставить допол-

нительную информацию для «соседей», как это было с Гертрудой Тифенау, чтобы вопрос о ее использовании