Великая Отечественная на Черном море. часть 2 (СИ)

Казалось бы, какая разница: два или три часа ночи – время ухода лодки. То, что последний час задержки лодки был связан с поиском и доставкой на борт Юры Петрова, это очевидный факт. Петрова можно, по-человечески, понять. Сначала он согласился на прибытие семнадцатилетнего сына в осажденный Севастополь. Теперь он рисковал его навсегда потерять вместе с гибнущей армией. Нам же предстоит ответить на очень непростой вопрос: знал ли Иван Ефимович, покидая Севастополь, содержание последней телеграммы, посланной Буденным? Той телеграммы, согласно которой он должен был остаться во главе обреченной на гибель армии…

Карпов сознательно уклонился от обсуждения этого вопроса. Как офицер Генерального штаба, Карпов отлично знал процесс прохождения шифр телеграмм и ответственность специалистов связи за их своевременную обработку и доставку адресатам. Невнятное объяснение, что телеграмма была принята с опозданием из-за неисправности приемного центра СОР, не выдерживает критики при том, что капитан-лейтенант Б. Островский и старший лейтенант В. Гусаров были высококлассные специалисты связи. Кроме приемного центра СОР до вечера 1 июля функционировал приемный радиоцентр авиации, который дублировал радиосети со штабами на Кавказе и уже тем гарантировал бесперебойное прохождение информации.

Любопытную информацию обнаружил В. Карпов в дневниках члена Военного совета Приморской армии генерала Ивана Филипповича Чухнова: «4-го июля. Только что прибыли в Новороссийск… Говорят, что в Краснодаре Буденный и Исаков встретили Октябрьского очень холодно, обвиняют нас за то, что мы не организовали эвакуацию. Я согласен с тем, что моряки это дело вообще не организовали, но при чем здесь приморцы, мне это непонятно…

13 июля. Были дважды на приеме у Буденного. Принял нас Буденный очень хорошо. Доложили подробно о боях в Севастополе, о последних днях в Севастополе. Буденный с Исаковым нам посочувствовали и отпустили. Поругали моряков за плохую организацию эвакуации. Это поделом. Если бы Октябрьский несколько раньше поставил вопрос, мы вывезли бы много хороших, нужных нам людей».

Во время одной из встреч с Карповым Иван Ефимович сказал, что по прибытии на Кавказ он высказал адмиралу Октябрьскому много горького прямо в лицо. Петров был уверен, что при соответствующей организации можно было вывести из Севастополя оставшихся в живых его героических защитников.

На чем основывалась такая уверенность генерала Петрова? О том, каковы были реальные возможности помочь севастопольцам, свидетельствуют данные, приведенные историком Басовым в статье «Роль морского транспорта в битве за Кавказ»: «До 29 августа в Черное море из Азовского прошли 144 различных судна из 217 прорывавшихся. Из-за невозможности вывести в Черное море в портах Азовского моря было уничтожено свыше 50 малотонных транспортов, 325 рыбопромысловых и более 2570 гребных судов».

Это данные за 4-е августа 1942 года. Как минимум, сотня судов могла быть выделена для спасения воинов в Севастополе. В те дни и ночи, когда отчаявшиеся воины отправлялись в море на плотах, автомобильных камерах, и пр., сотня мореходных судов, посланных в несколько приемов к берегу Херсонеса, спасла бы многие тысячи жизней. Если бы половина этих судов погибла при переходе, и то несколько тысяч воинов можно было бы спасти.

Спланировать и организовать операцию по спасению следовало на уровне командующего Азовской флотилии и Керченской ВМБ при общем руководстве того же адмирала Исакова, возглавлявшего при штабе фронта военно-морскую группу. И по здравому размышлению, именно Исаков несет значительно большую, чем нарком Кузнецов, ответственность за трагический исход севастопольской обороны. В первую очередь он, как представитель Наркома ВМФ, а не Буденный, должен был направлять и контролировать деятельность адмирала Октябрьского. Все отговорки, вроде той, что Крымский фронт требовал к себе больших средств и основного внимания, не выдерживают критики. Сначала загубили на корню процесс эвакуации разгромленной группировки Крымского фронта, затем пустили на самотек обеспечение Севастополя. Если бы не личное заступничество Кузнецова перед Сталиным, не сносить бы головы командующему Керченской ВМБ – адмиралу Фролову. А где при этом был адмирал Исаков?

Можно себе представить «тематику» этого непростого, вымученного, выстраданного разговора между Петровым и Октябрьским после прибытия их на Кавказ. Да и имел ли Иван Ефимович полное моральное право резко критиковать адмирала Октябрьского? По всем объективным признакам – имел. По отдельным моральным критериям позиция Ивана Ефимовича была не безупречна, особенно в последние часы пребывания на Крымской земле. Иван Ефимович отчетливо представлял, что останься он в Севастополе, – вместе с ним погибнет и сын… К такой жертве он, похоже, не был готов. Что же касается взаимоотношений генерала Петрова с адмиралом Октябрьским… С первого же дня совместной деятельности в Севастополе Иван Ефимович позволил Октябрьскому присвоить слишком большие полномочия, в том числе, и при решении оперативных вопросов управления войсками. Примеры тому мы отмечали в декабре, в январе, в марте, и особенно – в июне… Будь на месте Ивана Ефимовича генерал-лейтенант Черняк (чему так и воспротивился Октябрьский),такой бы вариант отношений адмирала и генерала-командующего армией не прошел бы…

А теперь остается признать, что Иван Ефимович был обречен разделить с Октябрьским часть общей вины за печальный финал обороны Севастополя и за трагедию на Херсонесе.

Вернемся на 35-ю батарею утром 1-го июля 1942 года.

Обещание Моргунова сбылось: ранним утром в район 35-й батареи прибыли батальоны полка береговой обороны общей численностью 1500 человек. Таким образом, количество бойцов и командиров, поступающих в непосредственное распоряжение генерала Новикова, составляло порядка 7-8 тысяч человек боевого состава. Эти силы, как отмечает Моргунов, были направлены на создание второго рубежа обороны в районе бухты Камышевой, частью по Турецкому валу от Горбатого моста и до моря, а также в непосредственной близи от 35-й береговой батареи. Это все без учета остатков дивизий и бригад, занявших к утру 1-го июля первый рубеж обороны на линии от истоков бухты Стрелецкой через хутор Пятницкого до хутора Фирсова. Так что силы были не только для прикрытия района эвакуации, но и для продолжения борьбы на плацдарме.

Со средствами обеспечения, с боеприпасами, положение, действительно, было катастрофическое. 30 июня их поступило всего 25 тонн, а в ночь на 1 июля – 23,6 тонны. Из-за отсутствия должной организации приемки судов с 28-го по 30-е июля был сброшен в воду боезапас и продовольствие с двух тральщиков и трех подводных лодок. Об этих фактах имеются записи в вахтенных журналах судов. Тылы армии и флота с вечера 29 июня свернули свою работу, приступив к уничтожению запасов фуража и продовольствия.

Мы уже вели речь о том, что Петров и Моргунов покинули 35-ю батарею в 1 час 30 минут 1 июля после того, как они «…ввели в курс дела» по обороне и эвакуации генерала Новикова и его штаб.

К утру все помещения и коридоры батареи, как следует из воспоминаний очевидцев, были переполнены старшим командным составом армии. Оторванные от своих частей, сдерживающих из последних сил вражеские атаки, командиры находились в тревожном состоянии ожидания предстоящей эвакуации.

Для «поддержания духа» многие из них употребляли американский коньяк, в изобилии имевшийся на батарее. Это сразу бросилось в глаза связисту штаба флота капитан-лейтенанту А.В. Суворову, прибывшему на батарею вечером 30 июня. Если Суворов был такой наблюдательный, то он должен был отметить и тот факт, что начальник штаба СОР, капитан 1 ранга Васильев в тот последний вечер на 35-й батарее принял солидную дозу коньяка и, быть может поэтому, убывая на Кавказ, не дал четких указаний связистам. Все это подметил Линчик. Старший лейтенант Линчик, вернувшись из плена, не был связан условиями субординации со своими бывшими начальниками и был более откровенен в воспоминаниях.