Александр Иванович Шокин. Портрет на фоне эпохи

5. Поручить тт. Никитину (созыв), Малышеву, Хруничеву, Неделину и Нечаеву рассмотреть вопрос о бесперебойном обеспечении выпуска гироприборов на заводе № 205 в 1953 году потенциометрами, и согласованные предложения по этому вопросу представить в Совет Министров СССР в 10-дневный срок».

Вот такие были суровые времена.

Как видите, решение по вопросу с сугубо техническими причинами возлагалось на ответственных руководителей министерств. И они сами, являясь инженерами, такие решения находили, и ракеты падать переставали. Думается, И.В. Сталин при этом понимал, что пока оба типа ракет реальным оружием являются слабым и неточным, но перспектива установки на них ядерных боеголовок требовала, чтобы к этому моменту вопросов с серийным производством самих баллистических ракет не возникало.

А вот дела с воспроизведением и доработкой немецких зенитных ракет шли в НИИ-88 куда хуже. И немецкие прототипы были совсем сырыми, и документацию на них в советской зоне полностью собрать не удалось, особенно по системам управления, да и сами задачи управления были намного более сложными.

Помимо баллистических и зенитных ракет велись работы по созданию крылатых ракет для поражения кораблей типов «корабль-корабль» и «воздух-корабль». В головах руководства возникли прожекты применения их против американских кораблей в Корее, но применять пока было нечего. В числе работ МПСС были системы управления корабельными самолетами-снарядами (крылатыми ракетами) «Щука», и противокорабельного самолета-снаряда «Комета», запускаемого с бомбардировщика Ту-4. Эта последняя разработка велась с 1947 года под руководством П.Н. Куксенко и С.Л. Берии Специальным бюро № 1 (СБ-1) Министерства вооружения. Работы по созданию бортовой аппаратуры для этого комплекса дорого дались и НИИ-885, и НИИ-20, и МПСС в целом очень тяжело. И радиолокационная система управления на борту самолета-носителя, и аппаратура на борту самолета-снаряда, а особенно головка самонаведения, включавшаяся на последнем этапе полета к цели, потребовали специальных электровакуумных приборов, новых подходов в микроминиатюризации. Разработка миниатюрных пальчиковых приемно-усилительных радиоламп с повышенной виброустойчивостью проходила в НИИ-160, и все время неудачно. Разбираться в этом деле в 1951 г. было поручено комиссии министерства во главе с А.И. Шокиным.

Вот как вспоминал об этом А.В. Красилов:

«Представление о А.И. Шокине к тому времени сформировалось у меня в значительной мере из рассказов моего однокашника по Киевскому политехническому институту, известного конструктора морских радиолокаторов Михаила Полозова, который еще в тридцатых годах работал с А.И. Шокиным на одном предприятии. М. Полозов, естественно, занимался электронными приборами для морских судов. А.И. Шокин разрабатывал механические приборы того же назначения и в то время был сторонником механических приборов. О преимуществах этих видов приборов они много спорили. Поэтому я был тогда поражен не только большим интересом к электронным приборам механика А.И. Шокина, но и прямо скажем удивительно редким тогда для начальства такого ранга пониманием не только важности применения электронных приборов, но и специфики их разработки и производства, где должны применяться передовые методы из разных областей техники: механики, химии, физики, радиотехники. Видимо, уже тогда А.И. Шокин понимал, как важно в структуре НИИ, разрабатывающих такие приборы, иметь соответствующие подразделения и координировать их работу».

Министерству нужно было принимать экстренные меры. В самом конце 1951 года в Ленинград приехал начальник отдела кадров МПСС Пепеляев с предложением Г. В. Алексенко пригласить А.А. Захарова на введенную специально должность первого заместителя министра промышленности средств связи и одновременно начальником 5-го (электровакуумного) главка. Захаров согласился. На какое-то время он был назначен и начальником НИИ-160. Он вспоминал:

«Министр (Алексенко) на все совещания в «верхах» брал с собой и меня. На одном из совещаний присутствовал конструктор пальчиковых радиоламп Ратенберг. На вопрос Берии, чем надо помочь, <он> попросил мизерную помощь в протяжке специальной проволоки. Я не согласился и назвал много разделов помощи. Тогда Берия отослал меня в другую комнату и потребовал составления проекта постановления Правительства. Я в проекте указал, хотя и в спешке, нерешенные для института вопросы <в т. ч.>: постройку электрички от Ивантеевки до Фрязина, получение большого количества финских домов, льгот для конструкторов и для всего предприятия. Через несколько дней решение Правительства было принято, и работу по его выполнению начали. Когда на одном из заседаний у Берии возник вопрос о главном конструкторе этой серии ламп, я сказал, что есть такой человек в Ленинграде <…>. Я назвал Николая Васильевича Черепнина, главного технолога завода «Светлана», лишенного права допуска к секретным работам. Берия взял телефонную трубку, долго с кем-то разговаривал и в конце концов сказал, что он за него ручается и приказал, чтоб он к нему приехал. Через несколько дней Н.В. Черепнин появился в НИИ-160 как новый главный конструктор виброустойчивых пальчиковых радиоламп. И НИИ-160 скоро начал выпускать виброустойчивые радиолампы. Это стоило больших усилий, экспериментов и затрат. Проводилась калибровка каждого стеклянного баллона, применение двойных слюд, очистка от микрочастиц через удлиненный штенгель, проверка тряской каждого узла и в целом лампы. Так была решена эта проблема с жесткой проверкой инженерами работы каждого рабочего» [237].

Сохранились воспоминания и самого Черепнина, приведенные в его письме А.А. Захарову от 10.10.97 [238]:

«Мне посчастливилось разгадать их [ламп] болезнь: она состояла в том, что уже в готовых лампах в определенных режимах, задаваемых радистами, и при смене их положения возникали короткие замыкания между электродами (иногда временные, а иногда и постоянные). Причиной этого явления были микрочастицы различного происхождения. Мне уже приходилось воевать с этой болезнью на «Светлане».

Для определения источников «зловредных» микрочастиц мною была придумана и внедрена в производство (записана в маршрутные карты) так называемая «пакетная тряска». Для ее осуществления лампы с автомата откачки отпаивались с длинным штенгелем (10 см). Такой штенгель позволял устанавливать лампы вертикально в гнезда двухъярусной панели, изготовленной таким образом, чтобы диаметр отверстия в верхнем ярусе был несколько больше диаметра колбы лампы, а в нижнем – немного больше диаметра штенгеля. Такая панель с лампами (пакет) устанавливалась на вибростенд, и лампы подвергались тряске в течение 15 мин. Быстро вращаясь, лампы ударялись о стенки панели в верхнем ярусе, а содержащиеся в них частицы вытряхивались в штенгель. После этого штенгель со всем содержимым отпаивался непосредственно у купола лампы (в соответствии с чертежом) и поступал на анализ под микроскопом. Частицы, обнаруживаемые в штенгелях, «рассказывали» о своем происхождении. Больше всего было сварочных выплесков и ворсинок от одежды.

Но каким же большим оказался объем работ по ликвидации в производстве всех источников микрочастиц! Тут и разработка нового сварочного оборудования, и создание чистых комнат, и разработка приборов для контроля запыленности, и многое, многое другое. К выполнению этих работ были подключены многие отделы института: главного механика, энергетика, машиностроения, инструментальный… В коллективе НИИ тогда «зло» шутили: вся энергия НИИ рассеивается на «Аноде». Конечно, разработки других типов спецприборов были приторможены, ибо главное внимание было сосредоточено на лампах «Анода».

Успеху по конструктивно-технологической доработке ПУЛ способствовало и то обстоятельство, что эта доработка велась непосредственно на производстве, минуя посредничество лабораторий, и в ней принимал активное участие коллектив опытного завода. Удивительно или вернее парадоксально, но положительную роль в решении возложенных на меня задач сыграл сам Берия. Его «незримое присутствие» в НИИ-160 стимулировало весь ход работ. А осуществлялось такое присутствие посредством Б.А. Доброхотова – сотрудника аппарата Берии, который регулярно (не реже одного раза в месяц) приезжал в НИИ, знакомился с состоянием работ и рапортовал Берии. На рапортах всегда была его Резолюция, о чем знала дирекция НИИ-160.