Жития радикальных святых: Кирилл Белозерский, Нил Сорский, Михаил Новоселов

С другой стороны, в современном ему или относительно недавнем русском православии Новоселова привлекает чуть ли не все, что тогда называли «живое», – то есть почти все без разбору, что было свободно от схоластики семинарского образования. Сводом этой схоластики был массивный учебник для духовных академий «Догматическое богословие» Московского митрополита Макария (Булгакова). На его публикацию еще Хомяков успел отозваться в частном письме «Макарий провонял схоластикой». Новоселов развивает эту же тему в своем открытом письме Льву Толстому по поводу отлучения его от Церкви в 1901 году (это письмо также многократно переиздавалось). Не сомневаясь в справедливости отлучения от Церкви (поскольку синодальное решение лишь констатировало то положение, в которое Толстой добровольно и совершенно сознательно давно уже сам себя поставил), Новоселов на правах младшего друга обращается к нему с увещанием – поминая и Макария, и «опытное богопознание»: «Можно пожалеть, что Вам пришлось знакомиться с христианским богословием по руководству м<итрополита> Макария. Может быть, приобщение на первых порах к более жизненной и животворящей мысли богословов-подвижников раскрыло бы Вам глубочайшую связь между христианским вероучением и нравственностью, а главное, ввело бы Вас в сферу внутреннего духовного опыта, при котором только и можно непоколебимо верить в догмат и сознательно его исповедовать». Новоселовское письмо вызвало у Толстого полное отторжение, но личные симпатии не прервались, и, как мы помним, последнее чтение о православии Толстой принял из новоселовских рук.

В «Забытом пути» Новоселов перечисляет тех, кто особенно чужд схоластике и «имеет у нас добрый успех»: Хомяков, Самарин (Юрий Федорович, автор предисловия к богословским сочинениям Хомякова, в котором он назвал Хомякова отцом Церкви), Киреевский, Несмелов (один из первых ученых, связавших добротное изучение отцов Церкви с общей проблематикой философии и богословия), а также Феофан Затворник, епископ Антоний Уфимский (Храповицкий; будущий оппонент Новоселова в спорах об имени Божием, но в то время – автор серии интересных статей о «нравственном смысле» догматов, частично переиздававшихся Новоселовым) и Иоанн Кронштадтский с его книгой «Моя жизнь во Христе» (фраза из которой «Имя Божие есть Бог» даст повод к будущим спорам об имени Божием). Все эти авторы «…отреклись от стереотипного, мертвого и мертвящего, формально-диалектического метода мышления и пошли по новому пути богословской мысли, пути, который, кажется, лучше всего назвать “психологическим”». Новоселов, как видим, еще не понимает опасности «психологизма», с которой ему придется столкнуться при защите имени Божия как раз от субъективности и психологизма Антония (Храповицкого). Он во всем находит хорошее, включая и духовный опыт католических святых, на которых он ссылается в открытом письме Толстому как на добрый пример религиозности: он знает о его отличии от православного (и наверняка уже тогда читал и соглашался с тем, что написал об этом Игнатий Брянчанинов), но хотел брать хорошее и отсюда. Актуальность предостережений против аскетики западных вероисповеданий обозначится для него в начале 1910-х годов, и тогда появятся посвященные этому выпуски «Религиозно-философской библиотеки».

«Опытное богопознание», по мысли Новоселова, должно отдавать должное также и Льву Толстому (это публикуется на следующий год после отлучения Толстого от Церкви):

...

Нечего скрывать, что Толстой, например, всколыхнул стоячую воду нашей богословской мысли, заставил встрепенуться тех, кто спокойно почивал на подушке, набитой папирусными фрагментами и археологическими малонужностями. Он явился могучим протестом, как против крайностей учредительных увлечений 60-х годов, так и против мертвенности ученого догматизма и безжизненности церковного формализма. И спаси, и просвети его Бог за это! Как ни однобоко почти всё, что вещал нам Толстой, но оно, это однобокое, было нужно, так как мы – православные – забыли эту, подчеркнутую им, сторону Христова учения, или, по крайней мере, лениво к ней относились. Призыв Толстого к целомудрию (тоже, правда, однобокому), воздержанию, простоте жизни, служению простому народу и к “жизни по вере” вообще – был весьма своевременным и действительным. И мы должны, отвергнув всё неправое в его писаниях, принять к сведению и, главное, к исполнению то доброе, что он выдвигал в Евангелии в укор нам, а вместе с тем должны показать, что истинное разумение, а тем более достижение нравственного идеала Евангелия возможно только при условии правой веры, т. е. в Церкви.

Церковно-общественная деятельность Новоселова начинается как бы под девизом «за все хорошее, против всего плохого». Хорошее – это всё «жизненное»; плохое – это неверие или «мертвящий» богословский официоз. Казалось, жизнь не требует высокого богословия, а требует дать людям только самую первую, младенческую духовную пищу – то, что апостол Павел называл «молоком». Вскоре Новоселов будет призван к другим делам, но до самой революции он не оставит и эти. Настоящей наградой за эту просветительскую деятельность можно считать не столько избрание Новоселова в члены Московской духовной академии в 1912 году, сколько дарственную надпись благодарного Розанова на своей книге «Опавшие листья»: «Дорогому Михаилу Александровичу Новоселову, собирающему душистые травы на ниве церковной и преобразующему их в корм для нашей интеллигенции. С уважением, памятью и любовью В.В. Розанов» (цитируется у Пришвиной без указания, о каком томе речь – 1913 или 1915 года).

Лев Тихомиров и кружок Новоселова

Дружба Новоселова со Львом Тихомировым должна была начаться где-нибудь году в 1900-м. Во всяком случае, уже с 1904 года она приносила плоды в виде брошюр Тихомирова в новоселовской «Религиозно-философской библиотеке». 11 августа 1900 года Тихомиров записывает в дневнике со слов отца Иосифа Фуделя содержание уже известной нам предсмертной беседы Владимира Соловьева с Новоселовым о том, что прогресса и «даже соединения церквей» (православной и католической) не будет, и что надо теперь «о себе думать… Быть возможно больше с Богом… Если возможно – быть с Ним всегда…» Из этой записи Тихомирова чувствуется, что близкого знакомства с Новоселовым еще нет, но оно уже не за горами.

Тихомиров уже давно дружил с Фуделем и входил в круг последователей Леонтьева, которого считал ближайшим для себя, но недосягаемым образцом по-настоящему православного человека. Тихомиров только раз в жизни побывал в гостях у Леонтьева, уже незадолго до его смерти, и несколько страничек его воспоминаний об этом относятся к лучшему из написанного о Леонтьеве. Дружба Новоселова с Тихомировым помогла им обоим пройти через смуту 1905–1907 годов так, чтобы выйти из нее более серьезными христианами, чем они были раньше (сам бы я не дерзнул так сформулировать, но пытаюсь посмотреть на них глазами Леонтьева и использовать его лексику). В этой дружбе Новоселов был духовно старше, хотя физически на двенадцать лет младше. Тихомиров в одной записи 1916 года упоминает Новоселова как эталон человека, с которым ему « легко » (подчеркивая это слово и тем самым указывая на всю ширину спектра его значений). Но и Новоселову было чему поучиться у Тихомирова.

Как раз в 1907 году Новоселов, устав от различной кружковщины своих близких и не очень близких соратников, создаст свой собственный кружок, в котором будет запрещена политика, но станет нормой совместная молитва членов – «Кружок ищущих христианского просвещения в духе Православной Христовой Церкви». Этот кружок оказался очень прочным, так как его не надо было придумывать: его будущие члены и так уже были собраны вокруг новоселовской «Религиознофилософской библиотеки».

Новоселовский кружок просуществует до 1918 года включительно. Он будет собираться в московской квартире Новоселова в доме Ковригина напротив храма Христа Спасителя (Обыденский 1-й пер., д. 1). В этом кружке Новоселов получит ласковое и уважительное прозвание «Авва». «Авва» – это грецизированная форма арамейского «абба» – «отец»; так называли египетских монахов ранних веков, изречения которых собраны в специальные сборники (патерики) и находятся настолько же на слуху у людей монашеской культуры, насколько у интеллигенции на слуху стихи Пушкина. Сказался и возраст Новоселова: в 1907 году ему уже пятый десяток, и он уже старше многих своих молодых друзей, тоже участвующих в кружке – например, уже упоминавшихся Павла Флоренского (р. 1882) и Феодора Андреева (р. 1887). Кружок сочетает два поколения: среднее, из которого образован его костяк, и младшее, которое наполняет его жизнью и поддерживает температуру дружеских дискуссий.